КИНФ БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ВТОРАЯ. СОЗВЕЗДИЕ ПАКЕФИДЫ (СИ)

…Ур обнаружил себя бредущим куда-то во мгле.

Под ногами жирно чавкало, ступни вязли в холодном месиве из травы, раскисшей земли и мелком крошеве камешков, из тех, что невыносимо колют ногу, если попадут в башмак. Воздух был затхлый, влажный, и полный запахов гниения и тех трав, что растут на болоте.

Капала вода; с невидимых стен струились тонкие ручейки – обостренным слухом Ур слышал, как они, извиваясь, трутся о невидимые в темноте стены, отламывают от камня микрочастицы, песчинки, – и капало с потолка пещеры.

Да, он был в какой-то пещере. Мгла; темнота; шепчущая вода – и где-то впереди, на таком же темном небе, виднеющемся в неровном проломе и сливающемся с угольно-черными стенами пещеры, сияла одна-единственная крупная звезда. Торн ушел, откатил свое тяжелое тело прочь, и стало темно.

После того как Ур пришел в себя, после того, как он осознал себя, ощутил себя – здесь и сейчас, – после возвращения из небытия, он прошел еще пару шагов, и рухнул во весь рост во влажное и мягкое, как губка, месиво из трав и грязи.

Тело его содрогалось от тяжкого дыхания – он дышал жадно, раскрыв рот, и, казалось, от жара, что вырывалось из него с каждым выдохом, высушивались насквозь пропитанные водой болотные листья.

…Кажется, он долго уходил – от кого? Зачем? Как? Он не помнил.

Все его тело, которое он считал таким прочным, таким сильным, сейчас было словно набитое ватой мягкое тельце тряпичной куклы. Ночная гонка выпила его силы досуха, дочиста, не оставив даже на донышке. Ур лежал на мягкой мокрой кочке, и чувствовал, как подземный дождь, капая ему на щеку, стекая по шее, проникая за пазуху, остужал его горячую кожу…

Кажется, до этого он плыл; кажется, он долго плыл в темноте – какие-то видения, промелькнувшие в его сознании и тотчас пропавшие, были сплошь наполнены движением и холодом… В них была абсолютная темнота и пустота, мрак, и быстрое подводное течение, влекущее его с собою. Он не знал, куда он плывет; чей-то голос, управлял им, серый, безликий; он молчал, когда Ур, в темноте и полном арктическом холоде плыл в глубине, почти у самого дна, спасаясь – от кого? – и говорил лишь одно спокойное слово – «сейчас», и тогда Ур всплывал, и оказывался в крошечной подземной полости, каменной банке, заполненной воздухом, который Ур вдыхал со свистом в горящие легкие, цепляясь изо всех сил за неровности на каменном своде, обдирая руки о торчащие камни, чтобы темное течение не утащило его дальше прежде, чем он отдышится.

Всего этого Ур не помнил – так, обрывки, клочья, – на свое счастье, ибо переживи это он, прочувствуй эту холодную обволакивающую тьму, эту мертвую бездну, кажущуюся бесконечной темноту, он неминуемо сошел бы с ума.

«Уходи», – твердил голос в голове.

Теперь он звучал настойчиво и даже властно. Человек, что своей волей привел Ура сюда – он, должно быть, очень сильный. Он привык, что ему подчиняются… Он и Ура вел так же, как и всех прочих – дергая за веревочки, как марионетку.

На миг Ур даже дышать перестал и перекатился на спину.

Кукла!

Мысли о марионетке родила в его голове и другую, ассоциирующуюся с нею мысль – кукла…

Глиняная кукла!

Торн, странный серый серьезный Торн, бесстрашный старый мальчик, с такими страшными немигающими внимательными глазами, там, в мертвом городе, который они делили в своих нереальных снах, отдал ему эту куклу. Старую уродливую куклу из обожженной глины. Вложил ему в руку и сжал на ней пальцы. Беги; сбереги её.

- О господи, – Ур с трудом поднял руку – ладони горели, словно он натер их, до мозолей, до крови об воду, – и запустил её за пазуху.

Кукла была при нем. Неаккуратно, но надежно обвязанная каким-то красным шнурком поперек туловища, она висела на его шее. Шнурок был слишком короток, чтоб Ур смог снять его через голову – это означает, что и завязал его кто-то другой. Торн…

Ур не помнил, как Торн отдал ему эту куклу и велел бежать; ничего не помнил.

Одно лишь засело в голове и тревожило, кололо душу воспоминаниями – взгляд Торна, которым он проводил свою послушную марионетку-Ура.

Серый, страшный в своем всепонимании и спокойствии ледяном взгляд; и глаза с отсветом рдеющих углей на самом дне – словно у древнего, невероятно древнего и мудрого существа, для которого мир – всего лишь игрушка, блестящий шарик на ладони…

- Не-ет, – простонал Ур, истерично посмеиваясь. – Но это же нечестно! Это невозможно! Ты не можешь его взять! Слышишь, Ты?! Ты не можешь его взять, он не твой!

Голос Ура прозвучал в пещере странно и дико. Так звучат голоса отчаявшихся в храмах с их высокими стенами и сводчатыми куполами; отразившись от камней, прокатившись пару раз эхом в темноте, голос Ура смолк, и никто не ответил на его гневные слова, взывающие к справедливости.

- Ты не можешь его взять, – повторил Ур, стараясь приподняться со своего мокрого ложа из пропитанных водой болотных мхов. – Ты убьешь его! Ты не смеешь его убивать..!