Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов

Джеки (Jackie) США, Чили, 2016, Пабло Ларраин

В международном фильме-альманахе «11 сентября» чилиец, герой новеллы Кена Лоуча, пожимал плечами: «Какое нам дело до вашего 11 сентября? У нас было свое 11 сентября 1973 года – день пиночетовского переворота».

На вопрос, какое дело ему, чилийцу, до трагедии Жаклин Кеннеди, Ларраину есть что ответить с чистой совестью. Память президента Сальвадора Альенде и великого поэта Пабло Неруды он уже почтил («Вскрытие», 2010; «Неруда», 2016), моральный долг перед жертвами Пиночета исполнил, теперь можно обратиться к стране, как сказали бы наши иранские друзья, «большого сатаны». Тем более что по большому счету и Альенде, и Джон Кеннеди пали жертвами одних и тех же сил.

Кто их убил? Исчерпывающий ответ на этот вопрос дает Джеки (Натали Портман), когда отказывается, выходя на публику после возвращения из Далласа, сменить измазанное в крови и мозге своего мужа платье: «Пусть они видят, что натворили!»

«Они» – это все и никто. Даллас и Вашингтон. Те, кто приветствовал Кеннеди в столице Техаса расклеенными повсюду плакатами с его портретами: «Разыскивается опасный преступник!» Те, для кого все, кто левее стенки, коммунисты. Свиноподобный Линдон Джонсон (Джон Кэрролл Линч), презрев приличия, принимающий президентскую присягу прямо на «борту номер один», рядом с остывающим телом предшественника. Его ведьма-жена «Ледиберд» (Бет Грант). Бюрократы, пытающиеся – под предлогом заботы о безопасности овдовевшей первой леди и прилетевшего на похороны де Голля – максимально смазать пафос прощания с президентом.

В конце концов, даже родной брат президента, министр юстиции Роберт Кеннеди (Питер Сарсгаард). Ведь не мог же он если не точно знать, то хотя бы уверенно предполагать, кто снарядил на дело «стрелка-одиночку» Освальда.

Но детективная сторона дела Ларраина интересует в последнюю очередь. У него нет ничего общего с пламенным Оливером Стоуном. У него вообще нет ничего общего с Голливудом в любом его варианте, гламурном или диссидентском. Хоть «Джеки» напоминает лучшие образцы американского независимого кино, все равно видно, что Ларраин – «другой», «чужой».

Его инаковость просвечивает в том, как он просто, а то и наивно выстраивает кадр. В том, что не верит сияющим и страшным улыбкам Джеки, еще как бы счастливой, еще при живом муже. Готовясь к первой в истории экскурсии по Белому дому, она тщательно репетирует непосредственность общения с журналистами. Так же тщательно и фальшиво репетирует она на борту президентского самолета речь, которую должна произнести в Далласе, гимн техасскому гостеприимству. Фальшь хрупка: достаточно одной пули, чтобы она разлетелась осколками, как голова президента. И когда это происходит, птичка Джеки очень трогательно, очень по-женски будет бродить по Белому дому, пытаясь одновременно переодеться, собрать пожитки (убийцы торопят ее с переездом), закинуться успокоительным, напиться. И все это не выпуская из губ сигареты.

Наконец, едва ли не определяющий «инаковость» Ларраина фактор – то, что он если и не католик, то человек католической выучки. Католицизма в фильме, пожалуй, перебор. Джеки все допытывается у священника (Джон Херт): если бог везде, значит ли это, что бог и в той самой пуле? А в пулях Джеки, при всей своей хрупкости, кое-что понимает.

«Какого размера была пуля? Мне сказали, что 38-го. Но она была гораздо большего, как это называется… калибра».

Католический перебор Ларраин компенсирует одним, замечательным кадром. На первом, крупном плане – головы священника и Джеки. На заднем – две неподвижные фигуры громил из службы то ли охраны, то ли конвоя. Вот вам: земное и божественное в одном флаконе.

Чуждость Ларраина «фабрике грез» лишь акцентирует использование типично голливудского приема. Фильм нанизан на стержень интервью, которое берет у Джеки корреспондент Life, легендарный Теодор Уайт (Билл Крудап). Американскому уху это имя много что говорит. В конце 1940-х он был одним из тех, кого маккартисты обвиняли в «потере Китая». Дело в том, что Уайт, великолепный знаток Китая, от всей души презирал и ненавидел режим Чан Кайши и предсказывал победу Мао. Гонца, как водится, наказали за весть, которую он принес. Великим летописцем американских выборов Уайт стал вынужденно, потому, что от китайской тематики его отлучили.

Но даже ему, эталону журналистской порядочности, верить нельзя ни в коем случае. Джеки сама вызвала его на беседу, но не для того, чтобы он опубликовал ее признания, а как раз чтобы он не публиковал их. Ей не перед кем выговориться, кроме как перед этим честным человеком. Он разделяет ее игру всерьез.

– Вы же не позволите мне это опубликовать?

– Конечно, тем более что я этого не говорила.

И, прикуривая одну сигарету от другой:

– К тому же я не курю.