Кино Югославии

Иначе говоря, в конце шестидесятых годов Крвавац сыграл в эволюции «юговестерна» такую же роль, какую десятилетием раньше — Жика Митровнч, и не вина режиссера, что каждой модификации жанра хватало дыхания не на долгий срок, что продвинув его возможности вперед и выше, на более высокую нравственную и художественную ступень, она распространяла свои находки не столько вглубь, сколько вширь, щедро раздаривая их коллегам, соперникам и будущим преемникам. Тем более, что в кинематографе ничто не теряется безвозвратно, и маститый Жика Митрович легко подтягивается к Крвавцу в своем «юготриллере» «Операция Белград» (1968), показанном во внеконкурсной программе Московского кинофестиваля 1969 года, или в вышедшем на наши экраны «Брате доктора Гомера» (тоже 1968), своеобразном продолжении серии о капитане Леши, действие которого разыгрывается в тех же горах Косова и Метохии, которые стали с легкой руки мастера югославским «Диким Западом», благо скалистых гор тут хватило бы на сотню ковбойских лент, и где кровавая гражданская война с националистическими бандами шла еще многие месяцы после освобождения, рождая великое множество вполне оригинальных и вполне драматических сюжетов, примером чему, в частности, творчество упоминавшегося уже Миомира-Мики Стаменковича.

Спустя четыре года, в картине «Вук с Проклетия» (1968, в советском прокате «Трагедия горного ущелья») Стаменкович описывает одну из таких типичных трагедий, которые могли случиться в двадцатом столетии только здесь, в горах, где царят жестокие, но справедливые законы предков, где еще непоколебима власть отцов, вольных казнить или миловать провинившихся сыновей. Фильм Стаменковича рассказывает об этом законе, об одном из кровавых казусов войны, прошедшей поперек семьи, рода, поперек чести вождя одного из горных племен, старого Вука с горы Проклетие, сын которого, младший, а сейчас и единственный, ибо остальные погибли в боях, возвращается из Италии, куда был отправлен перед самой войной на учебу отцовским родственником, богатым политиканом Фуад-беком. Джахид отвернется от своих, станет начальником полиции, будет мстить за своих братьев, которые — так скажут ему и солгут — погибли от рук безбожников, и там, где пройдет Джахид, прольется кровь, кровь далеких и близких, родных (а тут, в горах, они все родня, ибо все они — один род, одно племя), школьных друзей, первой любви. И тогда Вук, как велит закон, спустится с гор во главе кавалькады соплеменников, чтобы вырвать с поля дурную траву, чтобы срубить дерево, приносящее отравленные плоды, — когда у горца рождается сын, он сажает дерево, когда сын гибнет, дерево рубят, и в финале фильма мы увидим, как Вук срубит под корень последнее, третье дерево, все, что оставалось от его сыновей.

Патетическая интонация, с которой я передаю содержание фильма, отнюдь не для того, чтобы приподнять, поэтизировать достаточно банальный сюжет. Она — из самой картины, она — старше и глубже картины — из седой традиции этих горных краев, из того кодекса чести, который казался столь анахроничным и «неевропейским» в довоенные годы, который в годы войны оказался одним из древних, но безотказных орудий борьбы с врагом, предательством, изменой. И не случайно, что проблематика этого боевого сосуществования национально-освободительной борьбы нового времени со средневековым кодексом чести черногорских, албанских, кланов занимает югославских кинематографистов и по сей день, позволяя им высекать из этого столкновения нравственных законов все новые и новые ситуации, сюжеты, конфликты. И не только на уровне фильма приключенческого, но и на уровне фильма аналитического, исследовательского, «авторского», примером чему такая острая психологическая драма, как «Лелейская гора» (1968, Здравко Велимирович, по одноименному роману крупнейшего югославского прозаика нашего времени Михаило Лалича). Картина, быть может, не во всем удавшаяся, неровная, разностильная попытка проникнуть в самые потаенные уголки человеческой психики в мгновения непереносимых физических и психических испытаний, попытка разобраться в том, какую искру высекает столкновение двух нравственностей — прямолинейной и однозначной этики патриархально-родового строя и пролетарской, революционной морали нового времени. И выбрать сюжет для этого, вероятно, лучше нельзя было, ибо Лалич ставит своего героя в ситуацию, которую иначе, как экстремальной, не назовешь. Дело происходит в Черных горах лютой зимой сорок второго года, в период самого страшного поражения партизанского движения в этих местах, когда крестьяне, обманутые оккупантами и четниками, отвернулись от пришлых «безбожников». И тогда партия посылает в Черногорию новых людей, которые должны, обязаны добиться доверия, начать все сначала, вернуть в движение массы. И все это с одним, наверняка невыполнимым, но непременным условием, — без применения оружия, без применения силы.