Кино. Потоки. «Здесь будут странствовать глаза…»

«Стамбул раздавят, но не таков Арзрум, т. е. Анатолийская Турция» – это пророческая историческая формула обращена не только к Турции, но и к России, поскольку Арзрум оказался заместителем Москвы, а Стамбул – Петербурга. «Термин “формула” используется нами для обозначения текста в том виде, в каком он предстает перед нами, также и с той целью, чтобы связать процесс означивания, развертывающийся в тексте, с операцией выведения логико-математических формул. Процесс означивания маркирует эпохи символизации, иными словами, “монументальную историю”. Таким образом, на тексты следует смотреть как на формулы означивающей деятельности, совершающейся в естественном языке, как на последовательные этапы переработки и преобразования языковой ткани. Эти формулы призваны сыграть такую же, если не более важную, роль в деле создания и преобразования монументальной истории, что и открытия в логике и математике. Перед нами открывается огромное поле деятельности: нам необходимо понять, каким образом тексты на протяжении веков превращались в движущую силу преобразования систем мышления, перенося в область идеологии все те переделки означающего, которые способны произвести только они, а также работа логиков и математиков»[239].

С «монументальной» точки зрения путешествие Пушкина на Кавказ было сродни и средневековым странствиям рыцарей во имя прекрасных дам. В написанной в ту пору балладе, в одном из автографов названной «Легенда», этот образ нашел отражение: «Жил на свете рыцарь бедный…». Здесь повествуется об участнике Первого крестового похода (1096–1099), завершившегося взятием Иерусалима и основанием Иерусалимского королевства. При этом всю свою личную жизнь он посвятил святой деве Марии.

Одним из атрибутов странствий влюбленных рыцарей становились временные увлечения сарацинками (Старк 2015:100). Своеобразной пародией на такой роман в «Путешествии в Арзрум» оказывается встреча с калмычкой, поэтически преображенная в написанном тогда же стихотворении, где явно слышится перекличка с собственной ситуацией и воспоминание об оставленной Москве:

Твои глаза, конечно, узки,
И плосок нос, и лоб широк,
Ты не лепечешь по – французски,
Ты шелком не сжимаешь ног,
По – английски пред самоваром
Узором хлеба не крошишь,
Не восхищаешься Сен – Маром,
Слегка Шекспира не ценишь,
Не погружаешься в мечтанье,
Когда нет мыслей в голове,
Не распеваешь: Ma dov’е

,Галоп не прыгаешь в собранье…

Что нужды? – Ровно полчаса,

Пока коней мне запрягали,
Мне ум и сердце занимали
Твой взор и дикая краса.
Друзья! не все ль одно и то же:
Забыться праздною душой
В блестящей зале, в модной ложе,
Или в кибитке кочевой?[240]

Поэт вернулся из кавказского путешествия в Москву 20.09.1829, и сразу же возобновились «боевые действия» на любовном фронте. Первый визит он наносит Гончаровым, застав их за утренним чаем. «Сидевшее за столом семейство услышало сначала стук в передней; затем в примыкавшую к ней столовую влетела галоша, предупредившая появление самого Пушкина. Первым делом он справился о Наталье Николаевне, которой не было за завтраком. За нею послали, но она не решилась выйти без разрешения матери, которая еще спала. Доложили Наталье Ивановне, и та приняла Пушкина, не вставая с постели»[241].

Пушкин понял, что до Натальи Ивановны дошли новые сплетни о нем. Ей могли попасться на глаза некоторые его стихи, в частности, те, что были напечатаны в альманахе М.А. Бестужева-Рюмина «Северная звезда» в июле 1829 года, когда сам Пушкин был на Кавказе, и среди них стихотворение «Она мила, скажу меж нами». Появление его в период пушкинского сватовства к Наталье Гончаровой было неуместно. В сентябре, по возвращении с Кавказа, Пушкин набрасывает заметку в жанре «письма в редакцию», начав ее словами: «Возвратясь из путешествия, узнал я, что г. Бестужев, пользуясь моим отсутствием, напечатал несколько моих стихотворений в своем альманахе»[242]. Ниже текста он рисует профиль Натальи Николаевны, – это одно из первых ее изображений, выполненных Пушкиным, ещё без пейзажных обрамлений, о которых пойдет речь ниже.