Кинокомпания Ким Чен Ир представляет

Похороны – это ритуал; в Северной Корее они, как и всё прочее, обернулись спектаклем. Похоронам Ким Чен Ира надлежало стать грандиознейшим шоу на людской памяти. Репродукторы ревели тщательно отобранные революционные гимны; «спонтанно» собравшуюся толпу выстроили так, чтобы в первых рядах стайками стояли самые симпатичные женщины в военной форме. В одном эпизоде несколько генералов наблюдают, как к ним подплывает гроб. Один смахивает слезу; трое других тотчас за ним повторяют. Дальше по дороге люди снова и снова делают вид, будто под тяжестью горя у них подкашиваются ноги. Они сцепляются локтями и раскачиваются вверх-вниз. Кое-кто вдруг переламывается пополам, словно от внезапного приступа аппендицита. Все мерзнут, все без шапок, все дышат паром на морозе. На крупных планах видно, как заплаканные глаза распахиваются и оказываются абсолютно сухи; обладатель этих глаз озирается и затем продолжает «плакать». Съемки эти постановочны, бесчеловечны и унизительны.

Похоронная процессия намотала сорок километров по западным районам Пхеньяна – красивым, витринным – и не заехала в восточные на берегу Тэдонгана, где ничего не изменилось с 1955 года. На западе города сорока километров дорог не наберется, так что порой процессия кружила по одним и тем же улицам и дважды обогнула площадь Ким Ир Сена. Спустя три часа тело Ким Чен Ира возвратилось в Кымсусанский дворец, где за закрытыми дверями состоялась церемония похорон. Тело сына выставили рядом с телом отца, и там оно лежит по сей день, и целые автобусы паломников приезжают ему поклониться. А спустя два месяца – спустя два месяца после смерти – Ким Чен Ира повысили до генералиссимуса Северной Кореи: в коммунистическом загробном мире сын, как и отец, вознесся на предвечные вершины руководства.

В Сеуле около сотни правых пожгли северокорейские флаги, а также портреты и чучела великого руководителя. Когда настала ночь, демонстранты запустили праздничные фейерверки.

Чхве очень серьезна, временами почти скорбна. Она теперь толком ничем не занята. После смерти Сина она переехала в совсем маленький домик в убогом районе на юге Сеула: от модного Каннамгу всего в трех остановках метро, от его ночных клубов и роскошных магазинов – на другом краю земли.

Здоровье подводит, Чхве почти все время устает. Много молится. Раньше занималась каллиграфией, но бросила – не может подолгу сидеть или стоять прямо. Люди к ней приходят только с вопросами про Северную Корею. Последний раз она играла в 2001 году, в семьдесят пять лет, «вытолкнула себя» на сцену – ставили мюзикл «По ком звонит колокол».

– Неплохо справилась, – говорит она. Но играть больше не собирается.

Несмотря ни на что, лицо ее светлеет, едва речь заходит о Сине. Она широко улыбается, в голосе пробивается восхищение. Невероятно, до чего она предана этому человеку. На фотографиях они в семьдесят с лишним романтически счастливы, как в тридцать. Син ее любил, а после их северокорейской эпопеи стал вернее. Он угомонился, ему больше не хотелось гоняться за другими женщинами. Но он никогда не скрывал, что величайшая его любовь, сильнейшая его страсть – не Чхве, а кино. «Я был фильм» – так называется его автобиография. В этой книге, которую Чхве отредактировала и завершила после смерти Сина, он говорит не о событиях своей жизни, а почти исключительно о кинематографе, о том, каково это – снимать. В частности, Син пишет, что ради фильма с радостью продал бы другому мужчине собственную жену. Чхве пересказывает это замечание с нежностью. Сама она никогда не чувствовала, что находится на вторых ролях.

– Его страсть к кино и его страсть ко мне – это одна страсть, – поясняет она.

Как она опишет мужчину, которого любила, тому, кто с ним никогда не встречался? Чхве улыбается и надолго задумывается.

– Одиночка, – наконец мягко произносит она. – Бунтарь. Одним словом, – прибавляет она, а затем произносит очень много слов, – помешанный на кино, великий художник. У него была прекрасная память. Только о фильмах и говорил.

Ей нравилось, какой он был неловкий, как он целиком погружался в работу и вообще не замечал, что творится вокруг. А они бы поженились, если бы их не похитили? Чхве отвечает решительно:

– Нет. У нас не было таких планов. Мы шли в разные стороны.

Что до северокорейского периода, говорит Чхве, там ей не выпало ни одной счастливой минуты – ни единой за все восемь лет. Порой она радовалась, порой вздыхала с облегчением – скажем, вновь увидев Сина, – но печаль, утрата и отчаяние не покидали ее. Все эти годы каждый день, «едва я закрывала глаза, перед глазами вставали мои дети».

В более ранних интервью видно, что она злилась, обижалась на Ким Чен Ира. А теперь говорит, что сочувствует этому человеку, в ком видит «нищую обделенную душу… По-человечески мне его жаль. Я [иногда] ужасно бешусь. Из-за него мы потеряли деньги, положение, школу», которую она так любила, что оплакивает эту потерю не меньше, чем пропущенные отроческие годы детей. Но она больше не желает зла ни Ким Чен Иру, ни всем причастным к похищению.