Киномания

Один пункт ввел меня в недоумение. Я несколько раз встречал упоминания картин, которые появились уже после того, как его заточили на острове. Обычно он называл эти ленты в связи с нововведениями, которые он якобы предвосхитил в своих фильмах. Особые претензии в этом смысле были у него к французскому режиссеру Жоржу Франжю. Касл был убежден, что Франжю позаимствовал у него все навевающие ужас приемы, что было вполне возможно. Вот только как он узнал о фильмах Франжю, появившихся в конце сороковых и в пятидесятые? Более того, он был убежден, что через Франжю оказал влияние на двух или трех режиссеров Новой волны шестидесятых годов, и знал их работы в удивительных подробностях вплоть до конкретных эпизодов и кадров. Такого из газет или журналов, изредка присылаемых Анджелотти, не узнаешь. Об этом мне еще предстояло его расспросить.

Наконец-то у меня было исчерпывающее исследование творчества великого режиссера с его собственным посмертным комментарием. Впрочем, в свет оно никогда не выйдет, если только мои тюремщики не сделают мне послабление. Или если я не убегу. Или если меня не спасут. Случится ли что-нибудь из названного? Я целыми ночами обдумываю это и так и сяк, задаю себе вопрос — ищет ли меня кто-нибудь. Кто-нибудь. Признаюсь, что много раз я не мог сдержать слез жалости к самому себе, рыдая как брошенный ребенок. Неужели я мог просто исчезнуть из жизни, как лопнувший мыльный пузырь? И никому до этого нет дела? Ни моим родителям, ни коллегам, ни студентам, а самое главное — Клер… неужели никто не пытается меня найти?

Конечно, все это зависело от того, насколько хорошо сироты организовали мое похищение. Теперь я знал, что у них есть кое-какой опыт по этой части. Я был не первый и не второй пленник, бродивший по острову.

В один прекрасный вечер я задал этот вопрос своему коллеге по заточению. Безнадежно ли мое положение, спросил я. К моему удивлению, он сразу же оживился и начал самым тщательным образом выяснять подробности моего похищения. Он хотел знать все детали моего путешествия в Европу вплоть до исчезновения. Когда я во второй и в третий раз повторил ему, как все происходило, он всплеснул руками и сказал:

— Вы видите — ваш след теряется после прибытия в аэропорт Цюриха.

— Неужели?

— Вы кому-нибудь в аэропорту говорили, куда направляетесь?

— Нет.

— Тогда с того момента, когда вы оказались в городе, вы целиком и полностью находились в руках ваших похитителей, верно? Частный лимузин, частный самолет. Вы очень доверчивый человек.

Он сказал это по-доброму, но я чувствовал себя полным идиотом.

— И нигде не осталось никаких записей? У администрации аэропорта в Тулузе?

— Ваши документы там проверялись?

Я покопался в памяти.

— Нет, они всех пропустили так.

— Ну так какие могут быть записи? Кто может знать, где вы приземлились? И кто знает, что вы поднимались в воздух?

— Но ведь люди просто так не исчезают. У меня есть родители, друзья, которые потребуют расследования.

— У кого потребуют? У Швейцарии? У Франции? К кому они обратятся?

— Не знаю… к кому-нибудь.

У него на лице появилось лукавое выражение.

— Они ведь могли и о теле позаботиться. Документы при вас?

— Нет. Мой паспорт, мой бумажник… когда я пришел в себя, их не было. Уж не хотите ли вы сказать, что они убили кого-нибудь, чтобы получить тело.

— К чему так жестоко? И потом, это противоречит нашей вере. Уж в таком случае им проще было убить вас. Или меня. Если есть деньги, то раздобыть тело не так уж трудно. А потом… ну, скажем, автокатастрофа. Машина разбилась и сгорела, тело искалечено, вплоть до зубов, — Он замолчал, нахмурившись и размышляя, — Я часто спрашивал себя: а было ли найдено «мое» тело?

— Нет, — сказал я ему.

— Нет, — Казалось, мое сообщение слегка разозлило его, — И никто меня не искал?

— Ведь шла война, такая неразбериха царила. Сообщалось, что вы пропали в море. Вы были торпедированы у побережья Испании. Были?

— Что были?

— Торпедированы.

— Только стаканом шнапса. Я даже не поднимался на борт корабля. В Алжире меня встретили двое единоверцев и предложили лететь до Цюриха в частном самолете. Очень великодушно с их стороны. Мы опрокинули несколько рюмок. Следующее, что я помню, — этот райский островок.

— Кофе, — сказал я. — Мне дали чашечку кофе по дороге в Альби.