Киномания

– Один из самых наших воинственных членов, – ответил Анджелотти; он бесстрастно прореагировал на это имя, – Талантливый человек, хотя, боюсь, что он перебрал. Он умер недавно – вам известно?

– Да. Печальная смерть. Я приезжал к нему в лионскую клинику незадолго до его кончины.

– Правда? И что же вас туда привело?

– Интерес к творчеству Макса Касла. Но это было безнадежно. Розенцвейг уже стал невменяемым.

– И тем не менее я уверен, что он по достоинству оценил ваш приезд. Никто из нас не отважился там появляться, и вы наверняка понимаете почему.

– Никто «из нас»? И сколько же вас?

Анджелотти печально вздохнул.

– Всего ничего. Нас уже, пожалуй, и группой-то назвать нельзя. Я поддерживаю связь с четырьмя-пятью людьми. Встречаемся мы редко и никогда не собираемся больше чем втроем. Мы проявляем умеренность. То есть все, кроме Розенцвейга. Но он дорого заплатил за свою непримиримость. Бедный старик.

– Вообще-то, – сказал я, – я вам точно могу сообщить, насколько он был беден. Как это ни странно, но я его наследник. После смерти старика мне прислали все его бренные пожитки.

Я увидел, что это сообщение вызвало интерес Анджелотти.

– Что-нибудь важное?

– И даже бесценное. Кипа вонючей одежды и поеденных плесенью книг. Там-то я и нашел вашу брошюру.

– А греческой книжечки там случайно не было?

– Была. Я привез ее с собой. Ее и другие вещи. Не одежду, конечно. Книги, брошюры, блокноты.

Клер удивленно взглянула на меня.

– Мне, что ли, привез?

– Я думал – привезу что есть, чтобы говорить предметно.

– Если они вам не нужны, – сказал Анджелотти, – я бы их взял. Я пытаюсь собрать небольшой архив. Труды наших членов, их личные библиотеки, всякое такое.

– И вы полагаете, что греческая книга имеет какую-то ценность?

Он пожал плечами.

– Только для специалистов. Речь там, видимо, об учении гностиков. Я знаю, что у Розенцвейга была такая работа.

– Вы, кажется доминиканец?

– Бывший, я бы сказал. Сам я себя по-прежнему считаю доминиканцем. Но официально я лишен сана, как и все доминиканцы. Как вам известно, наши взгляды не приветствуются церковью.

Мы закончили десерт. Странно, но Клер, которая всегда была не ахти какой хозяйкой, быстро удалилась мыть посуду. Несколько минут спустя она появилась в жакете.

– Мне сегодня нужно посмотреть одно кино и побывать на вечеринке, где меня попытаются напоить, чтобы я написала благоприятную рецензию. Но у вас с Эдди наверняка найдется, о чем поговорить.

Меня ее уход встревожил.

– Я думал…

Она подошла и похлопала меня по щеке.

– Я думаю, тебе сначала нужно поговорить с Эдди. Я все это уже знаю. Но мы непременно поболтаем до твоего отъезда. Постараюсь вернуться часам к двенадцати. Дождись меня. – Она поднялась на цыпочки, чтобы чмокнуть меня в щеку. Она надушилась – моя Клер! И тут я услышал ее шепот – прямо мне в ухо: – Можешь ему верить.

Так я оказался один на один с монахом-итальянцем, который в квартире Клер, видимо, чувствовал себя как дома. Он знал, где взять выпивку, принес несколько бутылок и налил по коньячку.

– Она такая странная – Клер, – сказал он. – Слушает, что я говорю, но верит, мне кажется, только наполовину, а может, и того меньше. Иногда она просто посмеивается. Но потом просит рассказать еще.

Я устроился напротив него в глубоком кожаном кресле. Нас разделял кофейный столик.

– Она любит кино, – объяснил я, – Подозреваю, мы с вами знаем кое-что о предмете этой любви, о чем сама она не желает слышать. Это как обманутая жена, которая и хочет и не хочет слышать об изменах мужа.

Он кивнул.

– Пожалуй. Жаль. Она могла бы быть нам полезна.

– Единственный известный мне член Oculus Dei был сумасшедшим, – сказал я, – Вы сумасшедший?

– Разве я был бы тогда другом Клер?

– Вы мне расскажете о средневековом кино?

Он рассмеялся.

– Я думаю, вы о нем уже знаете. Магический фонарь тамплиеров, флипбуки, манихеев…

– Ступеньки к творениям Макса Касла.

– Магистра этого искусства. А теперь он вашими неустанными трудами обрел посмертную славу и снова готов внедрять свою ересь в общественное сознание.

– А Саймон Данкл.

– А вот тут вам придется рассказать кое-что мне. – Он сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил конверт. Мое письмо Клер. Положив его на кофейный столик, он сказал: – Клер сочла возможным дать это письмо мне. Она решила, что это будет полезно. – Анджелотти был достаточно проницателен и заметил мое негодование. – Я пытался опускать то, что касается личных отношений. И в любом случае не забывайте – я ведь священник. Я питаю уважение к тайнам, доверенным мне.

Я напомнил ему, что не просил его выслушивать мою исповедь, но потом спустил вопрос на тормозах. Он был человеком вежливым и вид имел сочувствующий. Да и Клер просила меня ему довериться.

– Вы не знали о Саймоне? – спросил я.

– Очень немного. Что на него сироты возлагают большие надежды, что это их первая серьезная попытка после Касла подготовить крупного режиссера – все, что мне известно. Но его работы – те, что я видел, – кажется, пока еще очень ученические, настоящий андерграунд. Я понятия не имею, насколько серьезно нужно к этому относиться.