Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

Как часто приходило мне в голову крикнуть то же самое автору на представлении его пьесы. На сцене совсем отучились говорить простым и ясным языком. То, что составляло секрет старых мастеров (интрига, выдумка), совсем выветрилось в современном театре. Если же некоторых драматургов публика еще продолжает посещать, то больше из стадного начала, боясь признаться в своем невежестве. Совершенно прав Ландсберг, автор занимательной брошюры о Г. Гауптмане (М., 1902), говоря: «Ни за что на свете человек не хочет казаться глупее своих милых собратьев. Таким образом встречали рукоплесканиями “Потонувший колокол”, которого в сущности ни один человек не понял, в том упоении, которое производит все непонятное»17. Все эти отрицательные стороны театра прекрасно учел кинематограф и использовал для своих целей. Грешный человек, одно время я раза три в неделю бывал в театре, а пьес, по службе18, читал около тысячи в год. Казалось бы, хоть один процент из виденного или прочитанного останется в памяти. Увы, и этого не было. Все сбивалось в какую-то бесформенную кучу, похожую на пестрое одеяло из лоскутов. Сейчас даже неловко сослаться на драматическую цензуру. Мы «свободны» почти два года, а на сцене что-то не видать «жемчужин», закрепощенных при старом режиме. Ту же самую мерку я, по справедливости, не могу применить к кинематографу. В то время как девяносто девять сотых современных пьес благополучно забываются на другой день после спектакля, сюжеты некоторых фильм я, например, помню два года. Чем это объяснить? Фабула большинства таких пьес проста до наивности. Что, в сущности, незамысловатее истории молодого человека, принужденного, ради заработка, покинуть родной дом и находящего свое счастье благодаря честности и трудолюбию? Или что затасканнее сюжета «Кармен», не Бизе, а Мериме, конечно, с большим успехом представленного на днях в одном из гельсингфорских кинематографов19? А вот подите же, производит впечатление!

Может быть, дело заключается в сгущенности действия, в его краткости и выразительности, занимающем много-много полтора часа времени! В один прием, без томительных антрактов мы лицезреем целую драму, ко всему прочему сопровождаемую музыкой. А это тоже плюс немалый. В современном театре музыка изгнана, даже на время антрактов. Говорят, это рассеивает внимание. Конечно, это вздор. Умело подобранная, близко к содержанию спектакля, музыкальная мелодия, несомненно, увеличила бы актив театрального зрелища. Недаром считают, что кинематограф воскресил мелодраму.

По моему глубокому убеждению, театральные деятели должны серьезно взглянуть на растущую ежедневно популярность кинематографа. Он гораздо более им опасный конкурент, чем принято думать. В кинематографе заложено нечто такое, что отвечает духовной природе человека, взятого en masse20.

Он очень прост, понятен, доступен самой обыденной психологии и в то же время красив и разнообразен. Кроме мелодрам, он воскресил еще сказку, феерию. А в нашем сереньком существовании, лишенном ярких красок, это тоже немалая заслуга.

Пускай обо всем этом подумают гг. российские драматурги. В преддверии обновляемой русской жизни эти вопросы отнюдь не лишние. От них, может быть, зависит будущность нашего национального театра.

Печатается по: Русский листок (Гельсингфорс). 1919. 26 февр.

Николай Дризен В КИНЕМАТОГРАФЕ