Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

Мой чичероне29 ведет меня на двор. Здесь как раз происходит воздушная съемка восточной сказки «Сумурун», когда-то поставленной у Рейнгардта. Я много слышал насчет особенных постановок, но действительность превзошла всякие ожидания. Вообразите себе маленький городок где-нибудь в Алжире или вроде нашего Бахчисарая. Узкие-преузкие улицы. Причудливые постройки со щелками вместо окон и железными дверями. Балконы. Минареты. Наконец, на площади с фонтаном посредине – чудесный дворец пышного султана. И все это не какая-нибудь декорация, лишающаяся моментально перспективы, едва вы к ней приблизились. В дом можно войти, по лестнице можно подняться, и в лавку заглянуть. Кинематографическая драма развертывается при самой различной mise en sc`ene, а потому и восточный городок нужно представить с разных сторон. Каждая уличка имеет свою перспективу, каждая постройка – свой характер. Но режиссер-чичероне не дает мне опомниться. В ближайшем будущем «Унион» намерен поставить большую фильму из жизни Анны Болейн (1507–1536). Для этого на противоположной стороне окраинной улицы Берлина использован огромный полевой участок, и на нем, в разных концах (вероятно, из-за противопожарных соображений), воздвигаются разнообразные постройки. Несколько сцен происходит на улицах старого Лондона. Одна улица почти уже готова (не окрашены только дома). Деталировка ее такая же тщательная, как в восточном городе. Само собою разумеется, и художник-архитектор руководствовался больше историческими данными, чем фантазией. «История» распространена даже на мелочи. Например, улица замощена булыжником, соответствующим характеру лондонских улиц XVI века. Остальные картины служат дополнением к первой. Вот Вестминстерский собор, где Анна коронуется в 1533 году. Он поражает грандиозными размерами. Не менее внушительна арена, где должен происходить рыцарский турнир.

– И на сколько времени нужны вам такие картины? – спрашиваю я режиссера.

Он на минуту задумывается.

– Приблизительно минут на 10–15, не больше.

Десять минут! Чтобы прилично обставить эти десять минут, сонмище рабочих в течение двух недель с утра до вечера стучит, строгает, красит и штукатурит, а фирма затрачивает несколько миллионов30. Доподлинно, странное искусство, совсем в рендане XX века!

Но странности его этим не ограничиваются. Казалось бы, что после таких приготовлений сама сердцевина кинематографии – экспозиция действующих лиц – должна быть тоже исключительна. На самом деле это не так. Роль артистов в кинематографе сведена к минимуму, т. е. не представляет никакого внутреннего интереса. Может быть, этим и объясняется, что настоящие актеры ненавидят кинематограф. Актеру с тонкими нервами, живым темпераментом и душевными переживаниями там нечего делать. Кинематографу он даже в тягость. Чуть только актер разыгрался – чик! Готово. Пожалуйте следующую картину. Вот почему первачи в драме обыкновенно излишни в кинематографе, а, наоборот, статисты иногда там желанные гости31.

Все дело во внешности исполнителя и в его мимике. Съемка сама по себе берет гораздо меньше времени, чем приготовление к ней. Часто артисты, особенно на маленькие роли, хорошо не знают, что они будут делать в пьесе. Режиссер им это расскажет перед самым началом съемки. Несколько сложнее обстоит дело с толпой. Картины с ее участием обыкновенно репетируют дольше, особенно когда масса должна проявить известную энергию, подъем чувств, волнение и пр. Но так как для пьес звук не играет никакой роли, то и эти подробности улаживаются быстро. Толпа шумит больше из необходимости открывать рот. Слова если произносятся, то исключительно для согласования с известными действиями. Вне их слов не существует.

Мне остается сказать о двух мелочах, характерных для кинематографии. Очень часто режиссер в поисках подходящей mise en sc`ene должен обращаться к каким-либо типичным местам, напр[имер], старинным замкам, местности с историческим прошлым и т. д. В таких случаях принимается специальная поездка, дающая зрителю красивые ландшафты, а иногда и совсем особое настроение. Вторая особенность касается тех фильм, когда для картины требуется экзотическая флора. Как ни изобретательна современная техника по части всяких Erzatz’ев32, но все же до подделки кинематографической «флоры» она не дошла. Искусственная пальма выходит и на экране искусственной. Тропический лес из самодельных буков или каштанов не похож на настоящий лес.

– Что вы тогда делаете? – спрашиваю я режиссера.

– Ничего. Во-первых, конечно, избегаем «природы», а затем ищем, ищем. Вот на днях что-то похожее нашли где-то в Гарце.