Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

Есть врожденный жест, прирожденное движение, врожденная выразительность тела и лица, как есть врожденный тон у музыканта, манера класть краски у живописцев, движение слова у поэта. Жесты Чаплэна действуют на зрителя и вне фабулы. Кто его видел, навсегда запомнил, как в забавном отчаянии он пальцем силится высвободить шею из воротника, крутя головой и закатывая глаза, как он насмешливо, победно помахивает тросточкой, подбрасывает и ловит ее, расправляет мускулы, готовясь бороться с противником, который вдвое больше его, трагически ковыляет, убегает от полисменов особым бегом, ступая правой ногой и горизонтально выкидывая левую. Есть усмешки Шарло – наивность, кокетство, смущение, ирония – крупные белые зубы под подстриженными черными усиками, теперь знаменитыми. Есть в Шарло мгновенная жестокость и мужественность, есть почти женственная кокетливость и хрупкость, наконец, детское, мальчишеское выражение. Стиль сложился из манер, ухваток, повадок, усмешек, ужимок и оглядок.

Он не только исполнитель, но и создатель своих фильмов, в противоположность всем кинематографическим актерам. У него не только природное дарование, соображение и ум, но и опыт в области английской пантомимы – «Ночь в английском мюзик-холле»[371]. «Keystone Film Company» была первой кинофирмой, для которой начал работать Чарли. Его жанр, по его собственным словам, – синтез нескольких англичан, виденных им в Лондоне, с черными усиками и тросточкой. «Я скоро стал известен благодаря тросточке», – заявляет он. Чаплэн соблюдает экономию средств. Одно событие, вызывающее два раздельных взрыва смеха, ценнее двух событий, вызывающих такое же количество смеха. Контраст и неожиданность участвуют в системе этих средств. «Представить себе, чего ждут от меня зрители, и сделать совершенно иное – в этом удовольствие для меня», – говорит Чаплэн. Так, фильма «Чарли-эмигрант» (или «Шарло путешествует»)[372] открывается сценой на палубе III класса океанского парохода, везущего эмигрантов в Америку. Шарло свесился через борт. Видна лишь его спина. Плечи судорожно движутся. Зритель уверен, что Шарло страдает морской болезнью. «Если бы это было так, было бы большой ошибкой показывать это в фильме», – говорит Шарло. Но в действительности, выпрямившись и весело улыбаясь, он вытаскивает на удочке рыбу. Мнимый больной, оказалось, удил рыбу. Чтобы показать трудность «искусства смешить», Чаплэн признается, что он «вертел» 60 000 дюймов фильмы и лишь 2000 были показаны публике. Понадобилось бы 20 часов, чтобы представить на экране 60 000 дюймов фильмы. Все же фильма должна продолжаться лишь 20 минут.

Все замыслы Чаплэна построены на знании повседневной жизни и человека. Чаплэн с годами расширяет область своих приемов и чувствований. Уже в ранних ролях Шарло чувствовался его траги-буффонный дар («Собачья жизнь», «Шарло-бродяга»[373] и др.).

В 1921 году впервые в Париже была показана настоящая трагедия-буфф «Ребенок»[374], которой Чаплэн является и творцом, и главным исполнителем.

Намеренно оборванный, жалко ковыляющий, истуканизированный, Чаплэн обладает врожденной значительной элегантностью, что причудливо обнаруживается в его игре. Легко угадать, что элегантная и нежная улыбка в этом маленьком человеке очаровывает в жизни, вне игры. «Истуканизация» тела и жестов способна создать новую выразительность.

Чарли Чаплэн является лишь предшественником мимов нашего времени, выразителей жанра трагедии-буфф, необходимого нашей эпохе.

Печатается по: Рупор: Литература – Театр – Искусство – Культура. Экономика (Москва). 1922. № 3.

Валентин Парнах ЧАПЛИН

В коридорах парижского метро сиял плакат лимонного цвета: «Salome avec C… Ch…»[375].

Украшенные перстнями пальцы поддерживали широкое блюдо с отрубленной курчавой головой Шарло (Charlot) – Чарли Чаплина.

Персонаж комических и трагибуффонных эпопей нашего времени красовался на кафельной стене.

Черноглазый Чарли из Америки – потомок черноглазого комического персонажа турецкого театра цветных теней, Карагеза.

Оба – пролетарии-эксцентрики, наивные авантюристы.

Чарли – синкопствующий манекен, бухающийся среди тел Америки XX века.

Как Чарли, Карагез создавал причудливые положения, движения и жесты, преображался в живой мост, по которому проходили носильщики, или в кол, к которому привязывали стамбульских лошадей.

Его восклицание «Баккалум!» («Все равно!») соответствует трагибеспечному тону Чаплина.

Чаплин – кино-кинто.

Интересно снять его кавказским разносчиком-апашем (кинто), героем приключений на Кавказе и в России.

Его последняя трагедия-буфф «Ребенок» («The Keed»[376]) – щемящая жизнь бедняков ночлежек в духе Достоевского и насмешливое представление рая в стиле Маяковского.

Изречения Карагеза замыкались в острый куплет, поддерживаемый поразительными диссонансами турецкой музыки.