Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

Мне пришлось еще в 1915 году любоваться этим мостом с горы, где возвышается памятник Муравьеву-Амурскому, но не только французы, и многие русские никогда его не видели даже на фотографии, ergo[412] – пусть думают, что мост построен по приказу Реввоенсовета.

Затем четыре или пять тракторов, уцелевших от уничтоженного в больших имениях инвентаря, очень назойливо и долго колыхались по экрану, показывая, как в России вспахивают ее огромные поля и какой там настал «соврасцвет» сельского хозяйства.

За тракторами следовала культура хлопка в Туркестане, тоже преподнесенная под таким соусом, как будто и хлопок, и Туркестан были впервые выдуманы на одном из заседаний Совнаркома, а до тех пор даже и не существовали на свете.

Публика видела военную мощь Эссесерии – парад Красной армии на площади у кремлевских стен и инородца Фрунзе, галопирующего перед войсками, потом разношерстную федерацию разных республик в виде чуваша, башкира, киргиза и еще нескольких азиатских физиономий мужских и женских, запечатленных на советской фильме. Потом были показаны два мужика, крутящих цыгарки у колонны Большого театра во время Съезда советов, и баба в платке – эмблемы и «вещественные доказательства» подлинного и несомненного народоправства.

Неусыпная забота о детях со стороны чадолюбивой советской власти тоже не была забыта: человек десять-двадцать малышей были сняты сначала с мисками и ложками в руках, а затем (вероятно, по настоянию наркомздрава Семашки) этих же детей сажали на суденышки – глядите, мол, у нас это тоже имеется.

Игра в сентиментальность со стороны преступников особенно отвратительна, но она неизбежна: в государстве, где мрут, вшивеют, покрываются струпьями, болеют сифилисом и гибнут физически и морально миллионы беспризорных детей, особенно пикантно выглядит устроенная напоказ, как музей, детская комната…

И почему бы Дзержинскому или Петерсу не поиграть окровавленными руками с двухлетним ребенком или даже просто с детским суденышком? Палач и суденышко – какая иллюзия!..

Я не буду перечислять всех фальшивых киногадостей, но на один особенно гнусный и отвратительный «трюк» не могу не обратить внимания. Надпись гласит: «В СССР полная религиозная свобода, верующие не стеснены ни в чем». Дальше следует: «Похороны патриарха Тихона». Прочтя эту надпись, зрители невольно насторожились; у русских, вероятно, мелькнула мысль: неужели большевики осмелятся показать эту величайшую православную и национальную манифестацию, эту миллионную толпу, собравшуюся на погребение великого русского Святителя?

На экране мелькнул на секунду Донской монастырь, потом небольшая толпа, выходящая из ворот. Лица и движения спокойные, будничные… Ни похоронной процессии, ни духовенства, снят лишь старик, продающий портреты патриарха. Все ясно: Донской монастырь в обычный будний день и сотни две богомольцев, вероятно, пришедших поклониться могиле Святейшего, как там ходят ежедневно. Почему не выдать эту фильму за изображение похорон патриарха? Почему не обмануть? А чтобы не удивились малолюдности этих похорон, надпись поясняет: «В процессии участвовали лишь старики и изуверы». Главная же масса народа с нами, с властью, посмотрите на наш пролетарский праздник: на экране фигуры трех советских трубачей, потом опять Красная площадь и опять советские войска…

Так преподносятся иностранцам снимки «с натуры», «подлинной жизни» в Советской России…

Все великолепно, все прекрасно – «Музыка играет, штандарт скачет»[413].

Кстати, «музыка» почему-то во время демонстрации фильм играла «Жизнь за царя», и особенно торжественно, особенно выразительно оркестр повторил «Славься, славься, наш русский царь!» Кто-то из публики закричал: «Браво, оркестр!», и загремели аплодисменты.

И несмотря на то, что в конце шла художественная фильма по Пушкину «Станционный смотритель» в хорошем исполнении хороших русских актеров (если не считать втиснутых в нее классовых тенденций), впечатление получилось не только отвратительное, но и оскорбительное, гадкое, обидное.

Сидя в зале синема в присутствии большевиков, владеющих и торгующих не только этими фильмами, но владеющих и торгующих нашей Россией, я со всей силой ощутил, как открылись и заныли мои душевные раны, затянувшиеся в период трехлетней моей зарубежной жизни. Ненависть острая, жгучая, невыносимая своей безысходностью поднялась комком к горлу, как бывало там…

Я подумал:

– Нет, здесь мы разучиваемся по-настоящему ненавидеть, а ненавидим издали, как-то отвлеченно. Потому что глядим-то на них тоже издали, «через решетку», как на гадюк в зоологическом саду, не ощущая их поганого прикосновения, не вдыхая их удушливого смрада…

Зал синема показался мне Советской Россией, а все мы, русские, глядящие на экран, где одна мерзость сменяла другую при нашем полном непротивлении, – советскими подданными, связанными по рукам и по ногам… Ужасно было то сознание, что это происходит во Франции, что Франция признала, приютила этих гадов…