Киноповести

…Степан скоро шагал впереди своих есаулов, придерживая на боку саблю. Царицынцы, кто посмелее, увязались за казаками – смотреть, как будут судить воеводу Унковского.

На подворье воеводском пусто. Домочадцы и сам воевода попрятались.

– Где он? – закричал Степан, расхлобыстнув дверь прихожей избы. – Где Унковский?

Кто-то из казаков толкнулся в дверь горницы: заперта. Изнутри.

– Тут, батька.

Степан раз-другой попробовал дверь плечом – не подалась. Налегли, сколько могли уместиться в проеме…

– Вали! Ра-зом!

Дверь была надежная, запоры крепкие.

– Открой! – крикнул Степан. – Не уйдешь от меня! Я с тобой за вино рассчитаюсь, кобель!..

Унковский в горнице молился образам.

– Неси бревно! – скомандовал за дверью Степан.

– Да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя, – шептал Унковский.

В дверь снаружи крепко ударили; дверь затрещала, подалась… Еще удар. Унковский бестолково забегал по горнице…

– Добуду я сегодня княжей крови! – кричал Степан. – За налоги твои!..

Еще удар.

– За поборы твои!

Унковский подбежал к окну, перекрестился и махнул вниз, в огород. Упал, вскочил и, прихрамывая, побежал.

Еще удар в дверь… И группа казаков со Степаном вломилась в горницу.

– Утек! – сказал Федор Сукнин. Показал на окно. – Брось ты его, Степан.

– Ну уж не-ет!.. Он у меня живой не уйдет. – Степан, с ним есаулы, кто помоложе, и казаки выбежали из горницы.

– Пропал воевода, – сказал Федор.

– Воевода-то – пес с им, – заметил Иван Черноярец. Они вдвоем остались в горнице. – Нам хуже будет: опять ему шлея под хвост попала… как с кручи понес. Надо б хоть на Дон прийтить, людишками обрасти.

– Теперь – один ответ.

– Не ответа боюсь, а – мало нас.

– Будут люди, Иван! Дай на Дону объявиться – все будет. А Степан сейчас уймется. Воевода, дурак, сам свару учинил.

…Степан ворвался с оравой в церковь.

Поп, стоявший у царских врат, выставил вперед себя крест:

– Свят, свят, свят… Вы куды? Вы чего?..

– Где Унковский? – загремел под сводами голос Степана. – Где ты его прячешь, мерин гривастый?!

– Нету его тут, окститесь, ради Христа!..

Казаки разбежались по церкви в поисках воеводы. Степан подступил к попу.

– Где Унковский?

– Не знаю я… Нету здесь.

– Врешь! – Степан сгреб попа за длинные волосы, мотнул на кулак, занес саблю. – Говори! Или гриве твоей конец!

Поп брякнулся на колени, воздел кверху руки и заорал благим матом:

– Матерь пресвятая! Богородица!.. Ты глянь вниз: что они учинили, охальники!.. В храме-то!..

Степан удивленно уставился на попа:

– Ты никак пьяный, отче?

– Отпусти власья! – Поп дернулся, но Степан крепко держал «гриву».

– Илюша-пророк! – пуще прежнего заблажил поп. – Пусти на Стеньку Разина стрелу каленую!.. Две!..

Степан крепче замотал на кулак «гриву».

– Пусть больше шлет!

– Илья, дюжину!!! Илюха!..

Казаки бросили искать воеводу, обступили атамана с попом.

Степан отпустил попа.

– Чего заблажил-то так?

– Заблажишь… Саблю поднял, чертяка, я что тебе, пужало бессловесное? Не был тут воевода. В приказе небось, в задней избе.

– Негоже, Степан Тимофеич. Ай, негоже!.. Был уговор: никого с собой не подбивать, на Дон не зманывать… А что чинишь? – говорил астраханский жилец Леонтий Плохов.

Степан Тимофеевич, слушая его, мрачно (с похмелья) смотрел на реку. (Они сидели на корме атаманова струга.)

– Воеводу за бороду оттаскал… Куды ж это? Слугу царского…

На берегу казаки собирались выступать.

– Тюрьму распустил, а там гольные воры… сидельцы-то.

Степан плюнул в воду, спросил:

– А ты кто?

– Как это?

– Кто?

– Жилец… Леонтий Плохов.

– А хошь, станешь – не жилец.

– А кто же?

– Покойник! Грамотки тайком возишь?! – Степан встал над Леонтием. – Воеводам наушничаешь! Собачий сын!..

Леонтий побледнел.

– Не надо, батька. Не распаляй ты сердце свое, ради Христа, плюнь с высокой горы на воевод… Я их сам недолюбливаю…

На берегу возникло оживление.

– Что там? – спросил Степан.

– Нагайцы…

На струг взошли четыре татарина и несколько казаков.

– Карасе воевал, бачка! – приветствовал татарин, видно старший.

– Хорошо, – сказал Степан. – От мурзы?

– Мурса… Мурса каварил…

Степан покосился на Леонтия, сказал что-то татарину по-татарски. Тот удивленно посмотрел на атамана. Степан кивнул и еще сказал что-то. Татарин заговорил на родном языке.

– Велел сказать мурза, что он помнит Степана Разина еще с той поры, когда он послом проходил с казаками в их землю. Знает мурза про походы Степана и желает ему здоровья…

– Говори дело! – сказал Степан по-татарски. (Дальше они все время говорили по-татарски.) – Читал он письмо наше?

– Читал.

– Ну?.. Мне писал?

– Нет, велел говорить.

– Ну и говори.

– Пять тысяч верных татар… – Татарин показал пятерню.

– Вижу.

– Найдут атамана, где он скажет. Зимой – нет. Летом.

– Весной.

– Ага, весной.

Степан задумался.

– Скажи мурзе: по весне подымусь. Зачем пойду – знаю. Он тоже знает. Пусть к весне готовит своих воинов. Куда прийти, скажу. Пусть слово его будет твердым и верным, как… вот эта сабля. – Степан отстегнул дорогую саблю и отдал татарину. – Пусть помнит меня.

– Карасе, – по-русски сказал татарин.