Киноповести

– Я с тобой, разбойником, говорить не желаю! А вы изменники! – крикнул он, обращаясь к изменившим стрельцам и горожанам. – Куда смотрите? К вору склонились!.. Он обманывает вас, этот ваш батюшка! Вот ему, в мерзкую его рожу! – Тимофей плюнул на атамана. Плевок угодил на полу кафтана Степана. Воеводу сбили с ног и принялись бить.

Степан подошел к нему, подставил полу с плевком:

– Слизывай языком, собака.

Воевода еще плюнул.

Степан пнул его в лицо. Но бить больше не дал. Постоял, бледный… Наступил сапогом воеводе на лицо – больше не знал, как унять гнев. Стал мозжить голову каблуком… Потом вынул саблю… но раздумал. Сказал негромко, осевшим голосом:

– В воду. Всех.

– Волга закрыта, – сказал Степан. – Две дороги теперь: вверх и вниз. Думайте.

Сидели в приказной избе. Вся «головка» разинского войска, и еще прибавились Пронька Шумливый, донской казак, да «царицын сын боярский» Ивашка Кузьмин.

– Иттить надо вверх, – сказал Ус. На него посмотрели все – ждали, что он объяснит, почему вверх.

А он молчал.

– Ты чего с двух раз говорить принимаисся? – спросил Степан. – Пошто вверх?

– А пошто вниз? Тебя опять в шахову область тянет?

– Пошел ты с шахом вместе… – обозлился Степан. – Не проспался, дак иди проспись!

– А на кой хрен вниз? – спросил Ус.

– Там Астрахань!.. Ты к чужой жене ходил когда-нибудь?

– Случалось…

– А не случалось так: ты – к ей, а сзади – муж с кистенем?

– Так – нет.

– Так будет, если Астрахань за спиной оставим.

– Ты-то вниз, что ли, хочешь?

– Я не говорил ишшо. Я думаю. И вы тоже думайте. А то я один за всех отдувайся!.. – Степан опять вдруг чего-то разозлился. – Я б тоже так-то: помахал саблей да гулять. Милое дело! Нет, орелики, думать будем! – Степан крепко постучал согнутым пальцем. – Тут вам не шахова область. Я слухаю.

– Слава те, господи, – с искренней радостью молвил Матвей Иванов, – умные слова слышу.

Все повернулись к нему.

– Ну, Степан Тимофеич, тада уж скажу, раз велишь: только это про твою дурость будет…

Степан сощурился и даже рот приоткрыл.

– Атаманы-казаки, – несколько торжественно начал Матвей, – поднялись мы на святое дело – ослобождать Русь. Славушка про тебя, Степан, бежит добрая. Заступник ты народу. Зачем же ты злости своей укорот не делаешь? Чем виноватый парнишка давеча, что ты его тоже в воду посадил? А воеводу бил… На тебя ж. глядеть страшно было, а тебя любить надо.

– Он харкнул на меня!

– И хорошо, и ладно. А ты этот харчок-то возьми да покажи всем – вот, мол, они, воеводушки-то: уж так уж привыкли плевать на нас, что и перед смертью утерпеть не может – надо харкнуть. Его тада сам народ разорвет. Ему, народу-то, тоже за тебя заступиться охота. А ты не даешь, все сам: ты и суд, ты и расправа. Вот это и есть твоя дурость, про какую я хотел сказать.

– Лапоть, – презрительно сказал Степан. – А ишшо жалисся, что вас притесняют, жен ваших уводю. Да у тебя не только жену уведут, а самого… такого-то…

– Ну, вот… А велишь говорить. А чуть не по тебе – дак и лапоть.

– Я не про то спрашивал.

– Дак вить если думать, то без спросу надо.

– Ты, Матвей, самый тут умный, я погляжу. Все не так, все не по тебе, – заметил Ларька Тимофеев.

– Прям деваться некуда от его ума! – поддержал Ларьку Федор Сукнин. – Как глянет-глянет, так хошь с глаз долой уходи…

Степан как будто только этих слов и ждал: заметно побледнел, уставился на Матвея.

– Ну, на такую-то гниду у нас ноготь найдется, – негромко заговорил он и потянул из-за пояса пистоль. – Раз уж все мы такие дурные тут, дак и спрос с нас такой жа…

Ус, как и все, впрочем, почуял беду тогда только, когда Степан поднял над столом руку с пистолью… Ус при всей своей кажущейся неуклюжести стремительно привстал и ударил по руке снизу. Грохнул выстрел: пуля угодила в иконостас, в икону Божьей Матери. В лицо ей.

Матвея выдернули из-за стола, толкнули к дверям. Степан выхватил нож, коротко взмахнул рукой. Нож пролетел через всю избу и всадился на вершок в дверь; Матвей успел захлопнуть ее за собой.

Степан повернулся к Усу… Тот раньше еще положил руку на пистоль.

Долго смотрели друг на друга.

В избе повисла нехорошая тишина.

Степан смотрел не страшно, не угрожающе, – скорее, пытливо, вопросительно. И довольно мирно.

Ус ждал. Тоже довольно спокойно.

– Если вы сейчас подымете руки друг на дружку, я выйду и скажу казакам, что никакого похода не будет – атаманы их обманули, – сказал Иван Черноярец.

Степан первый отвернулся.

– Я слухаю вас. Куды иттить?

– Вверх, – сказал Иван.

– Пошто?

– Вниз пойдем, у нас, один черт, за спиной тот самый муж с кистенем окажется – стрельцы-то где-то в дороге.

– И в Астрахани стрельцы.

– В Астрахани нас знают. Там Иван Красулин. Там посадские – все за нас… Нагаи дорогой пристанут. А про этих мы не знаем…

Разговор пошел вяло, принужденно. Казаков теперь, когда явная беда прошумела над головами, занимала… простреленная Божья Матерь. Нет-нет да оглядывались на нее. Чудилось в этом какое-то нехорошее предзнаменование, пророчество. Это томило.

Степан понял настроение казаков.