Киноповести

Все сидели в странном каком-то оцепенении. Время от времени поглядывали на телефон. Напряжение было во всем. Только скуластенькая молодая женщина чуть перебирала струны и негромко, странно-красиво пела (хрипловато, но очень душевно):

«Калина красная,
Калина вызрела,
Я у залеточки
Характер вызнала. 

Характер вызнала,

Характер, ой какой,
Я не уважила,
А он пошел к другой.

А я...»

Во входную дверь негромко постучали условным стуком. Все сидящие дернулись, как от вскрика.

— Цыть!— сказал Губошлеп. И весело посмотрел на всех.— Нервы,— еще сказал Губошлеп. И взглядом послал одного открыть дверь.

Пошел рослый парень.

— Чепочка,— сказал Губошлеп. И сунул руку в карман. И ждал.

Рослый парень, не скидывая дверной цепочки, приоткрыл дверь... И поспешно скинул цепочку. И оглянулся на всех... Дверь закрылась...

И вдруг там грянул марш. Егор пинком открыл дверь и вошел под марш. На него зашикали и повскакали с мест.

Егор убрал марш, удивленно огляделся.

К нему подходили, здоровались... Но старались не шуметь.

— Привет, Горе. (Такова была кличка Егора — Горе.)

— Здорово.

— Отпыхтел?

Егор подавал руку, но все не мог понять, что здесь такое. Много было знакомых, а были не просто знакомые — была тут Люсьен (скуластенькая), был, наконец, Губошлеп — их Егор рад был видеть. Но что они?

— А чего вы такие все?

— Ларек берут наши,— пояснил один, здороваясь.— Должны звонить... Ждем.

Очень обрадовалась Егору скуластенькая женщина с гитарой. Она повисла у него не шее. И всего исцеловала. И глаза ее, чуть влажные, прямо сияли от радости неподдельной.

— Горе ты мое!.. Я тебя сегодня во сне видела...

— Ну, ну,— говорил счастливый Егор.— И что я во сне делал?

— Обнимал меня. Крепко-крепко.

— А ты ни с кем меня не спутала?

— Горе!..

— А ну, повернись-ка, сынку!— сказал Губошлеп в кресле.— Экий ты какой стал!

Егор подошел к Губошлепу, они сдержанно обнялись. Губошлеп так и не встал. Весело смотрел на Егора.

— Я вспоминаю один весенний вечер...— заговорил Губошлеп. И все стихли.— В воздухе было немножко сыро, на вокзале — сотни людей. От чемоданов рябит в глазах. Все люди взволнованы — все хотят уехать. И среди этих взволнованных, нервных сидел один... Сидел он на своем деревенском сундуке и думал горькую думу. К нему подошел некий изящный молодой человек и спросил: «Что пригорюнился, добрый молодец?» — «Да вот... горе у меня! Один на земле остался, не знаю, куда деваться». Тогда молодой человек...»

В это время зазвонил телефон. Всех опять как током дернуло.

— Да?— вроде как безразлично спросил парень, похожий на бульдога. И долго слушал. И кивал.— Все сидим здесь. Я не отхожу от телефона. Все здесь, Горе пришел... Да. Только что. Ждем. Ждем.— Похожий на бульдога положил трубку и повернулся ко всем.

— Начали.

Все пришли в нервное движение.

— Шампанзе!— велел Губошлеп.

Бутылки с шампанским пошли по рукам.

— Что за ларек?— спросил Егор Губошлепа.

— Кусков на восемь,— сказал тот.— Твое здоровье!

Выпили.

— Люсьен... Что-нибудь — снять напряжение,— попросил Губошлеп. Он был худой, спокойный и чрезвычайно наглый, глаза очень наглые.

— Я буду петь про любовь,— сказала приятная Люсьен. И тряхнула крашеной головой, и смаху положила ладонь на струны. И все стихли.

«Тары-бары-растабары,
Чары-чары...
Очи-ночь.
Кто не весел,
Кто в печали,
Уходите прочь. 

Во лугах, под кровом ночи,

Счастье даром раздают
Очи, очи...
Сердце хочет:
Поманите — я пойду!

Тары-бары-растабары...

Всхлип гармони...
Тихий бред.

Разбазарил — тары-бары,

Чары были,
Счастья — нет.

Разбазарил — тары-бары...».

Люсьен почти допела песню, как зазвонил телефон. Вмиг повисла гробовая тишина.

— Да?— изо всех сил спокойно сказал Бульдог в трубку.— Нет, вы ошиблись номером. Ничего, пожалуйста. Бывает-бывает.— Бульдог положил трубку.— В прачечную звонит, сука.

Все опять пришли в движение.

— Шампанзе!— опять велел Губошлеп.— Горе, от кого поклоны принес?

— Потом,— сказал Егор.— Дай я сперва нагляжусь на вас. Вот, вишь, тут молодые люди незнакомые... Ну-ка, я познакомлюсь.

Молодые люди по второму разу с почтением подавали руки. Егор внимательно, с усмешкой заглядывал им в глаза. И кивал головой и говорил: «Так, так...»

— Хочу плясать!— заявила Люсьен. И трахнула фужер об пол.

— Ша, Люсьен,— сказал Губошлеп.— Не заводись.

— Иди ты к дьяволу,— сказала подпившая Люсьен.— Горе, наш коронный номер!

И Егор тоже с силой звякнул свой фужер.

И у него тоже заблестели глаза.

— Ну-ка, молодые люди, дайте круг. Брысь!

— Ша, Горе!— повысил голос Губошлеп.— Выбрали время!

— Да мы же услышим звонок!— заговорили со всех сторон Губошлепу.— Пусть сбацают.

— Чего ты?

— Пусть выйдут!

— Бульдя же сидит на телефоне.