Читаем Киноспекуляции полностью

На второй день похода Эд и Бобби садятся в одно каноэ, а Льюис и Дрю – в другое. Эд и Бобби сильно отрываются от остальных (это доказывает, что Бобби не такой уж профан в сплавах по горным рекам, как нам пытались внушить). Они останавливаются у берега реки, чтобы отдохнуть и дождаться товарищей. Вплоть до этого момента режиссер Джон Бурман создает напряженное движение, которое тащит зрителей вперед, совсем как течение реки, влекущее персонажей фильма. Мы чувствуем, как фильм тянет нас за собой. Сюжет и персонажи движутся куда-то… Но, если только вы не знакомы с фабулой, вы не понимаете куда. И никогда не догадаетесь. Большинство зрителей, увидевших фильм в 1972 году, были совершенно не готовы к настолько драматичному развитию событий; именно поэтому эффект был так силен. Многие зрители ожидали драмы, но думали, что героев ждут неприятные приключения на предательских речных порогах. Конечно, что-то с ними должно было случиться в этом походе. Но, помимо мужских игр вокруг того, кто главный в волчьей стае, режиссер никоим образом не намекает на то, что именно случится. А случится самый пронзительный и шокирующий эпизод насилия в кино начала 1970-х, если не брать фильмы Сэма Пекинпы. Со временем он также станет и самым легендарным.

Сойдя с лодки на берег, Эд и Бобби встречают двух местных жителей из глухой деревушки в лесу (Билл Маккинни и Ковбой Кауард). Бурман впервые показывает их глазами Эда и Бобби, коротким, обрывочным кадром, снятым через листву. Мы лишь мельком замечаем, что кто-то спускается к нашим героям с холма, – и вдруг, безо всякой причины, по спине бегут мурашки.

Походники машут местным и встречают их неловким вопросом: «Как дела?»

Но местные – неопрятные дегенераты с двустволкой – с самого начала настроены враждебно.

Поначалу кажется, что городские случайно забрели на чужую территорию – возможно, здесь деревенские варят самогон. Или что местные приняли наших героев за представителей власти (налоговых инспекторов, замерщиков или контролеров). Но вскоре становится понятно, что двое мужланов вовсе не защищают свою землю от чужаков. Они больше похожи на хищных животных, которыми кишат окрестности реки. А Эд и Бобби похожи на нутрий, внезапно столкнувшихся лицом к лицу с голодной змеей.

Билл Маккинни, главный в этой паре хищников, тут же принимается лапать мягкотелого Бобби (трогает его за лицо, щиплет за соски). Фильм начинает сворачивать с проторенной дороги триллера в какие-то дебри, где таятся ощущения, которых мы прежде не получали в кино. Джон Бурман не просто снимает напряженную сцену – он конструирует майндфак[30]. Потому что, в отличие от маниакально хихикающих кретинов из «Жажды смерти», горные жители, которых играют Маккинни и Кауард, не похожи на злодеев из кино. Это до жути убедительные аборигены.

Эд и Бобби вынуждены зайти глубже в лес и подальше от реки: «Лезьте на холм. – Джентльмены, может быть, договоримся? – С жопой своей договорись, тащи ее на холм!» Там Эда привязывают к дереву, а Бобби заставляют раздеться. Эда пытают его же ножом, а затем главный абориген (Маккинни) трахает беззащитного Бобби в зад.

Вся сцена разворачивается прямо перед нами, пусть мы и не верим своим глазам. Кажется, что это не просто изнасилование, не просто акт мужского подчинения из какой-нибудь тюремной драмы, а некий древний ритуал из документалки о неконтактных племенах.

Сексуальные издевательства над нежным телом Неда Битти вызывают не только ужас, но и, подобно избиению Иисуса римлянами в «Страстях Христовых» Мэла Гибсона, какое-то садомазохистское упоение.

Вы не говорите: «Нет, я не могу на это смотреть». Наоборот, вы не можете отвести глаз.

После того как Бобби как следует отдолбили в заднее отверстие, он валится в грязь и кучу опавших листьев. Теперь его феминизация в мужском коллективе окончательно завершена.

Пока раздавленный и уничтоженный Бобби скулит в грязи, деревенские гоблины переключаются на Эда. Они ставят его на колени и готовятся скормить ему свои (вероятно) грязные члены.

И в этот момент Эд видит сквозь деревья, как к берегу причаливает каноэ Льюиса и Дрю.

Маккинни спрашивает Кауарда, как лучше поступить с их новой жертвой, Войтом.

«У него красивый ротик», – следует знаменитый ответ полудурка.

Но, пока Маккинни расстегивает штаны, Льюис стреляет из лука и пробивает его стрелой навылет.

Кауард дает деру на вершину холма (бросив двустволку), а Маккинни исполняет танец умирающего оленя и падает замертво.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное