Кинжал для левой руки

— Хорошо. Я подарю ее вам, когда Вадим вернется домой.

Шулейко положил раковину в сумку и наткнулся на пакет с дневником Михайлова.

— Вот еще какое дело! — достал он дневник. — Посоветуйте, кто сможет разъединить листы слипшегося дневника. Это очень интересный человеческий документ. Я смог прочитать только половину…

И Шулейко рассказал историю находки.

Оксана Петровна осторожно взяла тетрадь в руки.

— Можете оставить это мне. Я покажу нашим криминалистам.

Глава пятая. Эй, на «Сирене»!

Севастопольский арестный дом. Когда-то в нем сидел в заключении лейтенант-бунтарь Шмидт. Но Михайлову было от этого не легче. Обритый наголо, он сидел в комнате свиданий (той самой, что сохранилась и поныне, в той самой, где спустя сто лет биолог Шумейко будет вразумлять своего сына!) и пытался объяснить молодой жене, что же собственно произошло.

— Этого никто не мог предвидеть… Понимаешь, Наденька, отец Досифей попал в зону фокуса иероизлучения… Частота колебания там оказалась семь герц. Никто не знал, что это смертельно. Так совпало. Очень сильный шторм. Шел мощный иерозвук, и он остановил его сердце, как останавливают маятник часов. Моей вины здесь нет. Дмитрий тебе все объяснит!

— Я знаю, я знаю, ты не виноват! — кричала ему через барьер Надежда Георгиевна. — Дмитрий Николаевич хлопочет по начальству. Он все уладит. Все будет хорошо. Ты непременно выйдешь! Непременно!!

С Константиновской батареи, словно в подтверждение ее слов, бабахнул полуденный орудийный выстрел. Жандарм-конвоир посмотрел на часы:

— Окончено свидание.

Михайлов перекрестил Надежду Михайловну, та тоже осенила его крестным знамением. Целоваться в комнате свиданий не полагалось.

Севастополь. Август 1914 год

Из секретного высочайшего монаршего повеления:

«По обстоятельствам военного времени и учитывая крайнюю нужду в специалистах подводного плавания, заменить каторжные работы бывшему старшему лейтенанту Михайлову отбыванием воинской повинности по усмотрению морского министра, а в случае первого боевого успеха восстановить его в чине и всех правах…»

Война грохотала где-то там, далеко на Западе — в Пруссии, на Мазурах, в Галиции, а здесь, в Крыму, в Севастополе, о ней узнавали только из газет. Но и когда она пришла с первыми залпами «Гебена» по городу и берегу, Севастополь продолжал жить почти довоенной жизнью — с непогашенными маяками, с гудящими кабаками, с «чистой публикой», фланирующей по Приморскому бульвару… Разве что усилили корабельные дозоры на внешнем рейде да выставили минные заграждения.

По причалам Минной стенки старшего лейтенанта Михайлова вел-сопровождал офицер штаба, бывший однокашник по Морскому корпусу капитан 2-го ранга Эльбенау, худощавый рыжеусый остзеец с аксельбантом.

— Своим освобождением, Николь, ты обязан лишь тому, что за полгода боевых действий Подводная бригада не потопила ни одного судна. Это удручает. Но у тебя есть шанс отличиться. Правда, лодка старая, из резерва, и команда такая, что — чемоданы за борт и тушите свечи. Одним словом — каюк-компания. Но не падай духом. Чем смогу — помогу!

— У меня к тебе и к штабу одна-единственная просьба. Пусть с дачи брата, из Фороса, пришлют мне мои приборы и установку. И еще — не в службу, а в дружбу: выпиши сюда Наденьку… Она уехала в Саратов.

Темно-красные фигурные корпуса судоремонтного завода походили на тюремные равелины, которые только что покинул Михайлов.

У причальной стенки стояла ржавая подводная лодка. На корме слабо пошевеливался на ветру Андреевский флаг. В носу у самого форштевня тускло отливали на свежепокрашенном борту медные литеры славянской вязи: «Сирена».

Бабы-пескоструйщицы под истошный вой своих аппаратов обдирали ракушки с бортов поднятого на клети эсминца. Их лица были замотаны платками до глаз. Неприязненными взглядами провожали они фигуры офицеров в белоснежных фуражках и щеголеватых кителях. Две девахи заговорщицки переглянулись, подмигнули друг дружке и прыснули в свои пропыленные платки, будто знали что-то такое, что неведомо офицерам.

— Эй, на «Сирене»! — окликнул Михайлов вылезшего на палубу замызганного матроса. В руках он держал странный полосатый сверток. — Где у вас старший офицер?

— Так что третьего дня застрелимшись… — нехотя ответил матрос и тут же скрылся в люке.

Старший лейтенант ловко пронырнул узкую стальную шахту и очутился в центральном посту. Здесь было жарко, и три полуголых матроса азартно резались в карты. Один из них, вислоусый крепыш, встал и заслонил широченной спиной товарищей по игре. Голая грудь его была изукрашена замысловатой японской татуировкой. Перебитый нос придавал ему вид свирепый и отчаянный.

— Кондуктор Деточка, — вальяжно представился крепыш. — Боцман этого парохода.

— Где офицеры?

— А хто хде. Ремонт…

— Почему картеж?! Кто этот голый? — ткнул Михайлов в голого матроса, прикрывавшего срам бескозыркой.