Кинжал для левой руки

Судя по прокладке, которую я веду каждый день, ветры и течение сносят “Святого Петра” к Азорским островам. Тешу себя мыслью, что именно там мы получим помощь. Но, увы, северное пассатное течение заставило “Святого Петра” пересечь уже тридцатиградусный меридиан. Уповаю на то, что, если ветры не ослабнут, через двадцать суток откроется бразильский берег.

Провизии у меня достаточно. Но питьевая вода уже начинает портиться… Тропики.

Я все время думаю о том: что же с нами произошло? Одно несомненно: виной всему иерозвук. В закрытых помещениях он воздействует на человека гораздо сильнее, чем на открытых пространствах. Проницаемость у сверхнизких частот почти столь же велика, как и у рентгеновских лучей. Океан — великий иерогенератор, а корпус субмарины — длинная широкая труба — оказался идеальным приемником иероволн, что-то вроде резонатора. Быть может, наши шпангоуты оказались рассчитаны в той же роковой пропорции, что и борта шхуны “Алмазар”.

Мой брат Дмитрий Михайлов вывел со всей очевидностью, что причина так называемой “морской болезни” в воздействии на вестибулярный аппарат именно иерозвуков. Более того, вступая в резонанс с пульсацией коры головного мозга, они угнетают его настолько, что человек впадает в смертоподобный летаргический сон. Благодаря этому открытию, брат научился пробуждать к активной жизни летаргиков. Иеротерапия принесла ему всеевропейскую известность. Он бы прекрасно разобрался в нашем случае. Но я не врач, не физиолог, я практик, экспериментатор, и только».

«Декабрь 1918 года, а может быть, январь 1919 года. Южная часть Атлантики.

Думаю, что сегодня все же сочельник. Наступает 1919-й. Готовлюсь к неизбежному… Пока еще есть силы, максимально облегчил лодку: выстрелил из аппаратов все мины, осушил трюмы и выгородки… Моя гробница должна как можно дольше продержаться на плаву. Рано или поздно ее прибьет к берегу. Какое там «рано»?! Конечно — поздно. Для меня-то уже определенно — поздно. Сегодня размонтировал и выбросил за борт иерогенератор. Идет война, и если этот аппарат попадет к врагу или в иные недобрые руки, его могут сделать новым чудовищным средством умерщвления людей».

«Февраль 1919 года. Место не обсервовано (нет сил поднять секстан).

Вчера видел дым. Грузовой пароход шел контркурсом на норд-ост. Зажег паклю на поднятом перископе. Пароход направился было ко мне, но, заметив, что имеет дело с подводной лодкой, поспешно отвернул прочь. Не судьба!

Единственное, что скрашивает мое положение и придает силу духа — наблюдение над иерозвуковым эфиром океана. Иерофон пишет отменно. “Святой Петр” оказался превосходной плавающей лабораторией. Иногда кажется, что судьба сама пошла мне навстречу: вместо войны я обрел идеальную возможность для научных занятий. С болью думаю о коварстве моего счастья. Неужели все это канет вместе со мной на дно морское?!

Одно утешает: брат мой Дмитрий Николаевич сохранит мои чертежи, расчеты и образцы…

В полдень попрощался со всем белым светом. Скоро наступит тьма — черный свет смерти. Цинга делает свое дело.

По всей вероятности, “Святой Петр” попал в мощное циклическое течение, и теперь его будет носить, пока хороший шторм не выбросит его из этого проклятого круга.

Наверное, океан не хочет со мной расставаться. Я понял его язык. А он нашел во мне собеседника. Смею утверждать: океан — существо разумное. Это наш древний пращур. Его соль носим мы в своей крови. Мы вышли на сушу, но незримые нити связывают нас с его животворными недрами. Он управляет нами, дает нам энергию, пищу, волю. Он судит нас: у одних он отнимает рассудок, у других — жизнь, достойным дарует великую силу духа. Как жаль, что мы разучились слышать голос этого мудрого исполина!»

«Весна 1919 года.

…Не верю в смерть в средоточии жизни!..»

Дневник разъединял свои страницы с огромным трудом. Но как только удавалось отснять очередной разворот, Оксана Петровна звонила Шулейко, и тот немедленно приезжал и забирал еще теплые листки ксерокопии. Он вчитывался в их бледные серые строки всюду, где только была возможность извлечь их на свет. Голос кавторанга Михайлова звучал для него в самых неожиданных местах: в обеденной очереди с подносами, в пляжном шезлонге, в зале профсоюзного собрания. Он почти что наяву слышал этот голос, будто шел он со старой заезженной шипящей пластинки. Он мог даже описать этот голос: неторопливый, глуховатый, отчетливо выговаривающий каждое слово…