Кинжал мести

Не на своей территории надеждинские девки держались осмотрительно, ходили гуртом, но тоже ни перед кем не трусили, потому что, в случае надобности, могли достать любого обидчика: церковь на окрестные деревни имелась только одна и находилась в Надеждине, и построила ее их барыня – прабабушка Елизаветы Холмской – и всем местным жителям так или иначе приходилось являться в Надеждино.

Руководил постройкой церкви надеждинский плотник. Обычно саму церковь ставят четырехугольную, наверху – круглый небольшой барабан, на нем головку-луковку. Он же срубил шестиугольную основу, барабан не круглый, а четырехугольный, большой, а луковку – как обычно, сверху. Церковь получилась вместительной и пение в ней звучало особенно, звучно.

Согласно легенде, плотник, закончив работу, забросил свой топор в реку. Это конечно же выдумка. От надеждинской церкви до реки Протвы, на удивление обильной рыбой, особенно десятифунтовыми красавцами язями, почти полверсты.

Никто не стал бы задираться с надеждинскими девками в их Надеждинском лесу. Но когда они являлись за зеленками в Малый Тафтеевский лес, то, в случае чего, спуску им не давали, они тоже умели постоять за себя, дело и доходило до драки. Поэтому вместе с ними раньше ездила барыня, а теперь Катерина.

В присутствии барыни все вели себя смирно. Делить на самом деле Малый Тафтеевский лес нужды не было, выбрать в нем до настоящих заморозков или до снега зеленки не представлялось возможным.

8. Ну да что же делать, если он таков?

Там жил-был парень Андреяшка,

Полюбил Андреяшка Парашку.

Русская народная песня.

Когда с утра Катерина вместе со старостой уехали в коляске из Надеждино, Елизавета и Софья подсели к матери. По их смущенно-решительному виду Холмская поняла, что предстоит серьезный разговор и сразу же встревожилась.

Она втайне, про себя считала дни до венчания Елизаветы и каждый вечер молилась, чтобы ничего не случилось. Скрывая испуг, мать вопросительно взглянула на дочерей.

– Маменька, – начала Елизавета, – мы решились поговорить с вами… О Катерине…

У Холмской отлегло от сердца. Она боялась какой-нибудь неожиданности, связанной с венчанием Елизаветы.

– Так это она вас нарядила ходатайствовать? – строго спросила Холмская.

Она сразу же успокоилась. Сейчас начнутся охи и ахи о страданиях двух нежно влюбленных, мечтающих о райском блаженстве и не задумывающихся о том, как прожить от лета до весны. Летом им только и нужно, что букетик скромных луговых цветов, а весной для них главное – дождаться первых подснежников да соловьев.

А как же холодной зимой, когда снег покроет землю и цветов нигде не сыскать, и соловушки не поют, так как улетели от бескормицы и суровых вьюг в теплые края? И что кушать влюбленным? Ах, маменька, перестаньте! О каких глупостях вы говорите. Если любишь, достаточно и куска хлеба с ключевой водою.

Хорошо. Положим, в ключевой воде недостатка нет. А вот где взять кусок хлеба? Его ведь нужно посеять, убрать, зерно смолоть, а потом еще и испечь. Найдет ли Аркадий Аглаев за писанием своих стихов время присмотреть за мужиками, которым положено заниматься всем этим?

– Ну что вы, маменька, – с легким укором в голосе ответила Елизавета, – мы с Софьей потому и решились говорить без Катерины, что она ослеплена любовью и не видит доводов. Надобно ей помочь. Моя судьба вот устроилась…

– Лиза, придержи язык. Дурак болтает, а черт слушает. Я ночами уснуть не могу, молюсь, чтобы, не дай Бог, что не случилось до венчания. Сплюнь три раза.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – Елизавета послушно, торопливо сплюнула через левое плечо, за которым обычно тихонько сидит или сам черт, или его подручный, маленький озорной чертенок, но сразу же продолжила, увещевательно и рассудительно, – маменька, нам нужно устроить Катерину. А лучшей партии, чем Аглаев, ей не сыскать. Ну подумайте сами, кто? А ожидать, что вдруг кто-то появится… Не так она настроена… Ведь на самом же деле они любят друг друга.

– Любят. Знаю. А жить им на что?

– Но есть же у него деревенька… Жили же с нее Аглаевы.