Кипящая переправа

– Зачем же в таком случае ты ходил в форме обер-лейтенанта вермахта? Зачем вел переговоры с начальником немецкой разведки 46-го корпуса Гансом Книппером? И самое интересное – о чем ты вел эти переговоры?

– Немецкую форму и правда надевал, – начал объяснять Шубин. – Это нужно было сделать, чтобы…

– Вот ты и признался! – торжествующе воскликнул Свистунов. – Ты сбросил форму советского офицера и надел форму врага. Так и запишем.

И он придвинул к себе лист и начал записывать в нем показания арестованного.

– Да послушай же, капитан! – воскликнул Шубин в сердцах и в волнении вскочил со стула. – Я разведчик! Я должен обмануть врага, проникнуть…

– Зубков, ну-ка, успокой этого предателя, – не поднимая головы от бумаги, распорядился Свистунов.

И не успел Шубин оглянуться, как на его голову обрушился сильнейший удар кулаком одного из конвоиров. Капитан рухнул на пол. Только начал вставать, как к нему подскочил второй конвоир и изо всех сил дал ему ногой по ребрам. И Шубин вновь оказался на полу.

– Ладно, пока хватит, – распорядился Свистунов. – Пускай посидит, подумает.

Шубин понял, что больше его пока бить не будут. Он с трудом поднялся, молча сел на стул. Он уже понял, как трудно ему будет отбиться от обвинений, которые выдвинул против него особист. Но он еще не догадывался, насколько это будет трудно.

– Значит, ты признаешь, что 29 июля переоделся в форму немецкого офицера, явился в штаб 161-й пехотной дивизии, вел переговоры с генералом Сольцем, а затем с капитаном Книппером, – зачитал Свистунов уже записанные показания «предателя». – Какие данные о готовящемся наступлении Калининского фронта ты им сообщил? Время начала наступления? Номера частей? Направление нашего удара?

– Да что за чушь! – вскричал Шубин. – Я ведь изображал немецкого танкиста, как же я мог что-то сообщить о движении наших частей? Наоборот, я разузнал у них о расположении немецкой обороны. И эти данные…

– Хватит ваньку валять! – прервал капитана Свистунов. – Эту песню мы уже слышали. Ты узнавал, ты сообщал нашему командованию… У нас есть свидетели, Шубин! Среди немецких пленных есть люди, которые видели тебя в Погорелом Городище. Видели в немецкой форме, как ты дружески беседуешь с их главным разведчиком. Так что хватит запираться. Давай рассказывай, когда именно ты заключил союз с врагом? Когда это случилось – в апреле, под Вязьмой? Или еще раньше, в сорок первом году?

– Это все твои лживые выдумки, капитан, – твердо ответил Шубин. – Твои свидетели – несколько немцев. А мои – полковник Городовиков, его начальник штаба полковник Белецкий, командир 20-й армии генерал Рейтер. Они все слышали мой рассказ о том, что я делал в Погорелом Городище. И командование полностью одобрило мои действия, выразило мне благодарность!

– Вот оно как! Благодарность ему выразили! – заорал Свистунов. – Не пытайся прикрыться полковниками да генералами. Если потребуется, мы и их проверим. А пока что ты ответишь за свое предательство. И за тобой еще одно преступление есть. Четвертого августа, когда наши части переправились через реку Вазузу и собирались идти в наступление, ты этому препятствовал. Ты не хотел наступать, Шубин! Вместо этого ты приказал своим подчиненным рыть траншеи. Ты все сделал, чтобы сорвать наступление нашей армии! Сознаешься в этом?

– Мы рыли траншеи, чтобы отбить атаку врага… – начал объяснять Шубин.

– Ага, сознаешься! – вновь воскликнул Свистунов. – Вот ты и во втором своем преступлении сознался! Скажи честно: ты пытался остановить наше наступление?

– Наоборот, я старался провести разведку, чтобы обеспечить это наступление… – ответил Шубин.

– Опять запираешься? Но мы отобьем у тебя охоту запираться. Ну-ка, ребята, поучите его маленько.

И «ребята» взялись за Шубина всерьез. Били в основном ногами. Капитан уже не протестовал, не звал на помощь – он понимал, что звать кого-либо бесполезно. Единственное, что он делал – это старался спрятать от ударов голову и верхнюю часть груди, куда угодил немецкий осколок. Но это не всегда удавалось, и несколько раз Шубин получил удары ногами по лицу, а один раз – особенно болезненный удар в верхнюю часть груди. Боль была такая, что Шубин невольно закричал (хотя в начале допроса дал себе слово не кричать и не стонать). Окружающие его стены дома стали меркнуть, он перестал чувствовать удары, а потом и вовсе потерял сознание.

…Очнулся все там же на полу. Почему-то он лежал в луже и сам был мокрый насквозь. Он еще раздумывал над тем, почему так получилось, когда услышал ненавистный голос Свистунова:

– Ага, кажется, оклемался. Давай, Зубков, вылей на него еще ведро воды.

И на голову Шубина обрушился новый водопад. Теперь ему стало понятно, откуда взялась лужа: его палачи таким образом приводили его в чувство.

– Ну что, предатель, пришел в себя? – снова услышал он голос особиста. – Сейчас тебе дадут протокол сегодняшнего допроса, и ты его подпишешь. И на этом все неприятности для тебя на сегодня закончатся. Тебе даже ужин дадут! А потом отведем в камеру, где будешь ждать завтрашнего утра.

– А что… будет завтра? – хотел спросить Шубин.