Киппенберг

Босков глубоко вздыхает. Человек, которого порой нельзя было удержать никакими доводами, который опередил свое время на двадцать лет, но с некоторых пор является приверженцем последовательно-умеренного прогресса, ах, да что там прогресса — самого натурального оппортунизма, когда речь идет о сотрудничестве в стенах института и тем более — о связях с промышленностью, — такой человек очень даже непрост. А теперь все вообще поставлено вверх ногами, теперь уже ни один нормальный человек не сможет в этом разобраться. Босков сознает свои границы, в такие часы он мечтал бы уйти прочь отсюда, из него вышел бы неплохой секретарь парторганизации на большом химическом комбинате, проблем хватает всюду, и в промышленности их более чем достаточно. Но те проблемы он мог бы охватить взглядом и мог бы находить их решение вместе с людьми, которые ему понятны и доступны. А здесь выпадают такие дни, когда ему только и остается, что молчать да поглядывать на лишенное выражения лицо Киппенберга. Если он сознает свое единство с Киппенбергом, у него появляется твердая почва под ногами. Зато если нет, риск обрушивается на него как горная лавина. Босков еще не совсем четко представляет себе, с чего ему следует начать: надо воспрепятствовать тому, чтобы Киппенберг по причинам, пока непонятным, выступил против собственных вооруженных сил — против Лемана и бригады вычислителей. Беда с этим Киппенбергом. Он, по сути дела, прирожденный революционер, в прошлом лихой боец, не знавший недостижимых целей и неудач. Потом он порастратил пыл, приспособился, стал послушный и пассивный. Босков не раз пытался вывести его из оцепенения, но все без толку. А теперь, когда Киппенберг вновь готов к борьбе, как в свои лучшие дни, и, если ему малость подсобить, перейдет от тактики уступок к тактике высокопринципиальной, не кто иной, как Босков, станет заливать водой его огонь и отговаривать его от смелой затеи. Безумная получается диалектика, и надо приложить немало усилий, чтобы окончательно в ней не запутаться.

Босков постарается как можно скорей позвать рабочую группу в конференц-зал для проведения дискуссии — говорильня, как они ее называют, таково его предложение, но он не успевает заговорить, ибо в комнату входит фрау Дегенхард.

— Прошу прощения, — начинает она, — у вас телефон испо… — она не договаривает, глядит на Харру к решительно направляется к нему.

Харра не знает, куда ему деть руки, размахивает, перебегает на другую сторону стола, чтобы отделить себя от этой женщины, а та неумолимо надвигается на него и говорит при этом:

— Так я и думала.

— Что думали? — гремит Харра. — Как думали? Вы просто не в курсе… Вы не на все сто процентов представляете… — Конец его фразы тонет в общем хохоте.

Фрау Дегенхард звонит по телефону.

— Анни, задание выполнено, — говорит она, — а на будущее учти: повреждение на линии обычно дело рук доктора Харры. — С этими словами фрау Дегенхард кладет трубку. — Господин Киппенберг, вас срочно просят к директору.

Я никак не реагировал, когда фрау Дегенхард, проходя мимо, чуть слышно шепнула мне на ухо: «Дело пахнет скандалом», но у Боскова был тонкий слух, он увязался за мной, взял меня под руку и спросил:

— Может, мы вместе?..

Сперва я отрицательно покачал головой, но потом, заглянув в глаза Боскову, я взял папку в левую руку, а правую положил ему на плечо.

— Не надо так загадочно. — В вестибюле я остановился. — У меня до сих пор звучат в ушах ваши слова, которые вы сказали мне в субботу вечером.

— Да, да, — бормочет Босков, — вполне допускаю, но все это дьявольски сложно…

— И ваш вчерашний звонок тоже, — продолжал я, — я понимаю, нам нужны гарантии, и, право же, я получу их. Во всяком случае, хорошо бы, чтобы вас можно было поймать по телефону.

Босков утвердительно кивнул, и я перешел в старое здание.

Перепрыгивая через две ступеньки, я поднялся на второй этаж, мимоходом заглянул в приемную шефа, помчался выше по лестнице, в отдел апробации, и остановился перед одной дверью, чтобы отдышаться.

Я отнюдь не торопился предстать пред очи шефа. Если, разыскивая меня, шеф бил в пожарный колокол, это значило, что он не на шутку разозлился. И я вовсе не хотел подвертываться ему под горячую руку. Пусть еще немного подождет, пусть позлится, но сам по себе, без меня. Я знал, что долго старик этого не выдержит и в самом непродолжительном времени опять сникнет. Тогда ему понадобится сочувственное ухо, но Шарлотта далеко, она в Москве.