Киппенберг

— Вашей машины я не боюсь, — начала фрау Дитрих, отбросив со лба прядь, — и недостатком веры в себя, как предполагают некоторые, я не страдаю. Но у меня не лежит душа к элите, которая берет на откуп научный прогресс, вместо того чтобы распространять его достижения, помимо всего прочего, распространять и здесь, в этом обветшалом здании, где очень и очень много делается не так, как надо. Вдобавок у меня не лежит душа к руководителям отделов, слишком охотно взваливающим на себя ответственность, к руководителям, готовым лечь на плаху за грехи, которых они, может быть, вовсе и не совершали, вместо того чтобы отыскивать корни зла. Конечно, — и тут она посмотрела мне прямо в глаза, — конечно, работать в этом отделе нелегко, но по сравнению с доктором Киппенбергом доктор Кортнер имеет одно бесспорное преимущество: у него всегда, хотя бы в общих чертах, знаешь, на каком ты свете.

И она кивнула на прощанье.

Уход был проведен мною на самом высоком уровне, может даже, на чересчур высоком. Кто бы мог, увидев меня, догадаться, что в моей душе все клокочет от злости? Нет, конечно же, не на фрау Дитрих, а на шефа и в первую очередь на самого себя. Никто ни о чем и не догадался. Выпрямившись и якобы в отличном — как и всегда — расположении духа, я прошел вдоль по коридору и вниз по лестнице. Ланквиц тоже не должен ничего почувствовать, хотя, честно говоря, я несколько секунд боролся о искушением обрушить на господина профессора все, что пришлось проглотить мне, да еще от себя добавить перчику. Но я был уверен, что устою перед этим искушением, Недаром вся эта лавочка в своем нынешнем виде была запрограммирована много лет назад, и сегодня на выходе не приходилось ждать ничего другого, кроме того, что мною же было введено. Какие бы чувства ни клокотали во мне, перед дверью в приемную шефа ко мне вернулось благоразумие, я снова стал уравновешенным, рассудительным человеком, отлично знающим правила игры, которые надлежит соблюдать, когда хочешь чего-нибудь достичь. Я сам, своими руками возвеличил старика, так как все, что ни совершалось у нас, представало за стенами института как заслуга шефа, для министерства Ланквиц был великий Ланквиц, а Киппенберг всего лишь пророк его.

Правда, я всегда мог рассчитывать на поддержку Боскова. Босков полагал, что, если кто-нибудь зарабатывает авторитет у государства благодаря результатам, которые были достигнуты, несмотря на его же «не представляется возможным», это давно уже не соответствует духу времени. Просто он был слишком скромен и слишком прямодушен, чтобы хоть где-нибудь, хоть одним словечком попытаться принизить шефа по сравнению с тем, как тот сам себя подает. Зато внутри института, в открытом бою, Босков с товарищами представлял немалую силу, с которой шеф рискнул бы потягаться в одном-единственном случае: если бы на карту была поставлена позиция Ланквица, его авторитет — словом, всё. Не сомневаясь в поддержке Боскова, я мог теперь, если речь зайдет о новой технологии, не отступать ни на шаг.

Когда я вошел в приемную, фрейлейн Зелигер сидела за своим, столом и взбадривала нервы чашечкой кофе. Завидев меня, она облегченно выдохнула из последних сил:

— Наконец-то.

На ходу я продемонстрировал ей в высшей степени приветливое лицо, я чувствовал, что ситуация мне по плечу, я был исполнен решимости, как в былые времена, отмахнуться от предполагаемого «не представляется возможным» своей знаменитой фразой «представляется, да еще как!». А если старик и в самом деле заартачится, у меня есть в запасе целый арсенал средств, от легкого намека до грубого нажима, и я без малейших колебаний воспользуюсь любым из них.

Маленький и щуплый Ланквиц стоял у окна, прислонившись и заложив руки за спину. На нем был серовато-синий шерстяной костюм, седые волосы аккуратно зачесаны назад. Халат он повесил на спинку кресла. Когда я вошел, поздоровался и опустился в кресло, он не шелохнулся; единственной реакцией по поводу моего опоздания был взгляд, брошенный на часы, после чего он снова заложил руки за спину. Ланквиц неотрывно глядел в окно, на туман, которым возвестило о себе новое усиление морозов.

Я ждал. Я не знал, что происходит в Ланквице. Он, наверно, уже битый час так простоял, и горечь, причин которой он не понимал сам, целиком его захватила; ему теперь стоило немалых усилий даже просто обратиться ко мне с приветствием.

— Ну, есть какие-нибудь вести от Шарлотты? — спросил он, повернувшись наконец ко мне лицом, но, прежде чем заговорить, ему пришлось откашляться, чтобы голос его обрел нужную звучность.

Ну нет, Шарлотту мы сегодня припутывать не будем.

— Она ночью звонила, — ответил я, — просила передать тебе привет и рассказать, что ее доклад прошел с большим успехом. Но ведь не ради этого ты искал меня по обоим зданиям.