Киппенберг

— В половине третьего должно бы получиться, впрочем, сейчас посмотрим, — начал я, — и попросите, пожалуйста, коллег Кортнера и Хадриана непременно прийти сюда. — Потом, обращаясь к Ланквицу: — А ты как? Ты тоже хотел бы?..

— Надеюсь, ты будешь так любезен регулярно информировать меня о достигнутых результатах, — сказал Ланквиц, — а кроме того, надеюсь, мне будет дозволено тоже сказать хоть слово…

Зазвонил телефон. Я схватил трубку, сказал: «Переключайте» — и нажал кнопку. Профессор Никулин в два счета понял, чего я от него хочу. Я уговорился встретиться с ним через полчаса у него в отеле и вместе пообедать.

Ланквиц, как и всегда, когда в его присутствии я говорил по-русски, отвернулся к окну с терпеливой безучастностью, под которой скрывалось неудовольствие. Не, заслышав, как я произнес: «…для Шарлотты Киппенберг из ГДР, она встретится в Москве с профессором Поповым…», он повернул голову и так сосредоточенно поглядел на меня, что я немедля осознал, сколь ошибочной была моя бездумность. А тут еще вдобавок заявилась Анни и протянула мне папку со словами: «Это документация для Москвы от господина Юнгмана», и уж тут камень покатился с горы.

— Прости, что перебил, — поспешно пробормотал я, — ты собирался нам что-то сказать.

Ланквиц лишь покосился на принесенную от Юнгмана папку, и взгляд у него был отсутствующий и рассеянный. Но потом он заговорил с интонациями привычного превосходства:

— Я просто попросил вас регулярно информировать меня о достигнутых результатах и надеюсь, вы позволите мне увязать мое искреннейшее желание всеми доступными мне путями поддерживать вас в осуществлении столь важной и значительной задачи с настоятельным предостережением не выйти за границы реальных возможностей, легкомысленно переоценив собственные силы.

Босков начал угрожающе раздуваться, лицо у него побагровело, я уже ждал взрыва, но Босков взял себя в руки, несколько долгих секунд смотрел на Ланквица с таким пыхтением, будто выпускал лишний пар. Потом тяжело приподнялся и сказал:

— Как — так и, — покачал головой и вышел. В дверях еще раз покачал головой и добавил не чинясь: — Как с одной стороны, так и с другой… А впрочем, чего было и ждать…

Мы оба, Ланквиц и я, остались стоять посреди комнаты. Нас разделял стол, а на столе лежала бумага, приказ по институту, документальное свидетельство моего успеха. Я указал на нее и попросил:

— Дай мне ее, пожалуйста, прямо сейчас, чтобы Кортнер и Хадриан знали, чего мы от них хотим.

Ланквиц глубокомысленно кивнул:

— Я правильно понял, что ты намерен переслать эти бумаги Шарлотте? — и он указал на папку с таким видом, что мне ничего другого не оставалось, кроме как протянуть ему эту папку через стол.

Ланквиц бросил в нее лишь беглый взгляд.

— Это касается исключительно работы в новом здании, — сказал он, а потом спросил: — А зачем это тебе понадобилось?..

Тут только я понял, что обидел Ланквица, понял и пожалел об этом. Но выхода у меня не было. Поэтому я ответил:

— Меня Шарлотта просила.

На это Ланквиц только и произнес:

— Аа-а, — после чего кивнул мне на прощанье и даже улыбнулся, но улыбка не могла скрыть от меня, насколько помрачнел взгляд его темных глаз под густыми бровями.

Я вышел из шефского кабинета, постоял некоторое время в приемной и не без тревоги попытался представить себе, что может сейчас твориться в душе Ланквица. Но даже приблизительно, даже в самом грубом приближении я не смог себе представить, что я наделал.

Вот почему я не поделился своей тревогой с Босковом, когда по дороге заглянул к нему в кабинет и попросил его просмотреть документацию, которую я хочу послать, правда, в Москву, но все-таки за пределы страны. Никаких секретных бумаг здесь, разумеется, нет. У Боскова возражений не было, напротив, он сказал:

— Господи, нам же совершенно нечего предъявить людям, это же все такая малость. — И в глазах его я прочел немой упрек, который задел меня и смутил.

Неприятное было чувство — обмануть ожидания еще и в Москве! Когда-то мы могли выступить в роли дающих, но тогда сплоховал я, не угадал и не использовал возможность что-то привнести в дружбу и с нашей стороны. Ко всему скоплению мыслей неясной догадкой прибавилась эта, за обедом в ресторане «Беролина», во время разговора с Никулиным она приобрела более четкие очертания, из-за нее я и забыл про Ланквица.