Киппенберг

— В кооперативе — десять сорок три. Восемь марок в химчистку… Значит, восемнадцать сорок три… — После недолгой паузы: — Минус девяносто за молочные бутылки, — прибавил он уныло. — Это будет семнадцать пятьдесят три… — Отсчитывая мелочь, он заметил: — Всем ребятам в нашем классе деньги за бутылки разрешают оставлять себе!

— Что такое! — сказала фрау Дегенхард. — Что значит всем? А Райнеру, а Инге? То-то! А другие меня не интересуют! — Она строго посмотрела на мальчика: — Только не делай кислое лицо! Скажи лучше еще спасибо, что за химчистку тебе не пришлось платить из карманных денег, потому что куртку ты нарочно выпачкал.

Михаэлю очень хотелось возразить, но он прикусил язык и собрался было выйти из комнаты, как фрау Дегенхард его остановила.

— А домашние задания у Томаса и Клаудии ты проверил?

— У нас сегодня был пионерский сбор, — сказал Михаэль.

— А твои, что тебе еще с понедельника были заданы? Положи тетрадку на комод в прихожей, я потом посмотрю. Портфели сложены? Почему? Почему все делается в последнюю минуту? Займись-ка этим! И проследи, чтобы Клаудия вытерла волосы, когда вылезет из ванны! Намажешь потом всем бутерброды и согреешь молоко, смотри только, чтоб не убежало, сам будешь плиту драить! Ровно в половине восьмого я зайду сказать спокойной ночи. Завтра после школы достанешь с чердака серый чемодан и сложишь туда ваши вещи, те же, что брали на осенние каникулы. Только не забудь на этот раз про рейтузы.

Мальчик был как на иголках.

— Мы что, уезжаем? С понедельника на каникулы? Тогда зачем уже завтра надо чемодан…

— Не болтай, у тебя много дел.

— Скажи только, мы уезжаем?

— Нет. Но, может быть, вам придется на некоторое время переехать.

Михаэль сгорал от нетерпения.

— Скажи, куда!

— Это еще не точно. К Босковам.

— К Босковам! Вот здорово! — обрадовался мальчик. — У них по крайней мере демократия!

Я рассмеялся.

Михаэль пояснил:

— Ну да, там так не командуют, как здесь.

— Марш отсюда! — сказала фрау Дегенхард. — Вам хорошо смеяться, — произнесла она, обращаясь ко мне. Ее лицо не было теперь энергичным, оно казалось усталым и измученным.

— Во всяком случае, вы держите свое потомство в руках, — сказал я одобрительно.

— Вообще-то Михаэль прав, — возразила она. — Слишком много запретов, все чересчур регламентировано, как в Пруссии. Но кто знает, что для них лучше! И двое мальчишек без отца…

Она встала и пошла на кухню: засвистел чайник.

Я остался один и перебирал в памяти все события этого трудного дня. С утра — на машине. Потом: Киппенберга к шефу! Неприятные минуты в комнате фрау Дитрих, они засели во мне как заноза. Я принял все удары под ложечку, нанесенные мне шефом в припадке неожиданной ярости, насладился его капитуляцией и уже чувствовал себя победителем, но под взглядом Боскова все это вдруг испарилось. Подъем и уныние перемежались в странной последовательности. Говорильню нашу я подвел к нужному результату, но мимоходом получил несколько ударов от Вильде. И вот едва я очутился в этой квартире — новые переживания.

Бывают дни, когда все сходится. И бывают минуты, когда видишь то, что было упущено за прошедшие годы: вот тут-то человек и принимает незаметно для себя решения. Он либо мирится с судьбой, либо ставит перед собой цель наверстать упущенное. Я не смирился. Мне уже давно надо было побывать в этой квартире. И что касается ликвидации иерархической лестницы, то тут каждому нужно начинать с самого себя. Когда Босков говорил, что человеческие отношения не должны ограничиваться только работой, я втайне посмеивался над его словами, в особенности споря с ним о том, должна ли наша рабочая группа участвовать в соревновании за присуждение звания передовой бригады. Но смеяться тут было решительно не над чем.

Думая обо всем этом, я оглядывал комнату. Стандартная мебель, диван, два кресла, на тумбочке телевизор, а рядом прислоненная к вазе фотография, без рамки, но аккуратно наклеенная на картон; я взял ее. Это был увеличенный фрагмент какой-то фотографии — я вместе с фрау Дегенхард; несмотря на крупное зерно, мы были довольно отчетливо видны на мутном фоне других лиц. На снимке я, похоже, что-то рассказываю, а фрау Дегенхард слушает, и на лице ее то же скептическое выражение, что я видел сейчас у маленькой Клаудии, и глаза те же. Я попытался вспомнить, но никак не смог, когда же это нас щелкнули и что я в этот момент рассказывал, по-видимому, я был слегка навеселе.

Фрау Дегенхард вошла в комнату и поставила на стол кофейник с чашками. Я вернул снимок на прежнее место.

— Давно это было, — сказала она, — на открытии нового здания.

— Теперь припоминаю, — сказал я.

Она налила кофе.

— А потом появилась машина, — продолжала она. — Я только что сдала свой экзамен. И вы меня взяли в оборот, чтобы я пошла на вечерние курсы операторов. Я не хотела, в конце концов, у меня ведь была профессия и квалификация. Но потом все-таки одолела эти курсы.

Фрау Дегенхард сидела в кресле очень прямо, и, когда она поднесла чашку ко рту, я увидел, что рука у нее дрожит.

— У меня такое чувство, что вы все же нуждаетесь в отдыхе, — сказал я.