Киппенберг

— Почему моя жена вернулась из Москвы?.

— Не знаю, — ответила Анни, — но, когда я приносила коньяк и кофе, ваша жена показалась мне очень расстроенной. Профессор несколько раз повторил: «Но, пожалуйста, пойми!» А потом, когда я уже выходила… — Она замялась.

— Ну, ну! — подбодрил я ее.

— Я слышала, как профессор сказал, что для вас и в личном плане лучше, если ваша жена…

Если бы в тот момент я вытянул из Анни все до конца, то узнал бы о сплетне, которая ходила обо мне и фрау Дегенхард. Тогда, наверное, я лишь пожал бы плечами и почувствовал себя увереннее. Но почему-то я вбил себе в голову, что Кортнер кое-что подозревает и выложил все шефу. И этот Киппенберг, который всегда был выше сплетен, начисто потерял равновесие, уже не мог в ту минуту отличить важное от неважного.

Я встал и, ткнув в приказ пальцем, произнес:

— Если кто-нибудь спросит, что все это значит, скажите, произошло недоразумение.

— Но господин про…

— У вас же в пятницу, — не дал я ей договорить, — было партийное собрание. Неужели вы серьезно думаете, что Босков это проглотит?

И я так энергично помахал бумажонкой перед ее носом, что она отпрянула. Опять Анни оказалась между двух стульев, и мне было ее даже жалко. Но помочь я ей ничем не мог. Я взглянул на часы и попросил:

— Пожалуйста, соедините меня с моей женой, она, должно быть, уже дома.

Анни набрала номер и передала мне трубку — длинные гудки, три, пять, десять раз. Я нажал на рычаг и, не прощаясь, вышел из комнаты.

В отделе химии дверь в главную лабораторию была распахнута настежь. Видно, приказ по институту здорово взволновал хадриановских химиков. Но их устрашающая, установка по-прежнему мирно булькала, а мешалка, сделанная Трешке, усердно крутилась. Мне сообщили, что Хадриан и Шнайдер ждут меня в новом здании. На вопрос, что же теперь будет, я ответил уклончиво:

— Приедет Босков, все прояснится.

Спускаясь по лестнице, я столкнулся с фрау Дитрих. Теперь уже она спросила:

— Есть пять минут?

А я ответил ее словами:

— Для вас хоть пятнадцать!

Сказано это было совершенно спокойным тоном, но на душе у меня совсем не было спокойно; и вообще, противоречие между внутренней растерянностью и внешней собранностью с каждой минутой росло. Мы зашли в ее кабинет. Ей пришлось снять целую кипу книг и бумаг, чтобы освободить мне единственный стул рядом со столом. Затем она достала из кармана халата сигарету, я поспешил дать ей огня.

— Спасибо, — поблагодарила фрау Дитрих и, откинувшись на спинку стула, начала разговор: — Помните, в пятницу о чем вы просили меня? Так вот, сегодня днем мне звонили, как я полагаю, по вашей инициативе. Или я ошибаюсь?

— Вы не ошибаетесь, — подтвердил я.

Она кивнула.

— Я ответила, что не бросаю слов на ветер, — продолжала она. — Но дело в том, что до меня доходят разные институтские сплетни, и теперь я не совсем уверена, соблюдены ли те условия, о которых я говорила.

— На сто процентов, — ответил я.

— Эта оценка может быть очень субъективной, — возразила она.

— Тогда позвоните дядюшке Папсту. Думаю, что он полностью разделяет мое мнение.

От удивления фрау Дитрих замолчала, и ей понадобилось какое-то время, чтобы продолжить спокойно.

— Ваша смелость, коллега, достойна восхищения, — сказала она. — За нее я многое готова вам простить! Мне кажется даже, что мы с вами кое в чем схожи — в отсутствии того здорового правосознания, которое и в социалистическом обществе пока еще довольно распространено. Похоже, нам обоим наплевать на то, что мы рискуем навлечь на себя гнев небезызвестного господина и заработать кучу неприятностей.

— Во-первых, мы никогда не пользовались расположением этого господина, а во-вторых, оно вряд ли подняло бы нас в собственных глазах.

Мой ответ ей, видимо, понравился, она одобрительно кивнула. Некоторое время она смотрела мне прямо в глаза. Я выдержал ее взгляд. Она со слабой улыбкой сказала:

— В самом деле, чем это у вас все кончится? Какая-нибудь банальная афера вам не подходит. Я удивляюсь вашему спокойствию, или вы просто наивны!

— Наивен? — повторил я. — Может быть, не знаю, но уже поздно об этом думать. Я вовсе не так спокоен, как кажется.

— Это хорошо! — сказала она. — Потому что, хоть мы с вами не обращаем внимания на институтские сплетни, вы должны знать, что ваша личная жизнь с тех пор, как ваша жена улетела в Москву, стала всех сильно занимать. Теперь она вдруг раньше времени возвращается, и вдобавок в институте уже несколько дней плетется какая-то интрига. Нет ли здесь какой-нибудь связи?

Я снова попытался что-либо понять, но мысли путались, ни на чем не задерживались, наваливалось какое-то отупение.

— Вы это уже видели? — Я протянул фрау Дитрих приказ. — Если это его рук дело, он разобьет себе голову о Боскова.

Она прочитала, вернула мне назад бумажку и стала закуривать. Наконец она произнесла:

— Это действительно пахнет интригой, — и прибавила задумчиво: — Странно, в самом деле странно… Почему он чувствует себя так уверенно?

И тогда я сказал, понимая, что выкинул из своей фразы одно ключевое слово:

— Быть может, он рассчитывает на слабость других?