Киппенберг

Кортнер сразу понял свою ошибку. Голос его дрогнул, но он тут же взял себя в руки. И тем же иезуитским тоном — приторно дружеским и в то же время угрожающим — заявил:

— Этого я не говорил, Киппенберг! Ты совершенно напрасно так истолковываешь мои слова!

— Позвольте! — Это сказал Леман, вежливо, но с сарказмом. — Вы это говорили, все присутствующие слышали. Поэтому имеет смысл обсуждать не то, говорили вы это иди нет, а в какой мере то, что вы сказали, правда. Предположим, можно установить, солгали вы или правду…

— Курт! — остановил я его.

Кортнер не обращал на Лемана никакого внимания:

— Я должен поговорить с тобой от имени господина профессора! Я уполномочен в отсутствие директора отвечать на любые вопросы. — В голосе его слышалась дрожь.

— Тысячу извинений, господин доктор! — крикнул Вильде. — В таком случае ответьте нам сразу же на один вопрос, кто должен отвечать за то, что электроника на сумму в сто пятьдесят тысяч марок целых два года провалялась без дела?

Молчание.

— Два года, — повторил Кортнер, устремив на меня Взгляд, — это большой срок. Сразу и не вспомнишь, что было два года назад, дело-то житейское, не правда ли, коллега Киппенберг?

И тогда я сказал:

— У меня память в порядке.

Это явно сбило его с толку, и он перешел на официальный тон:

— Я не собираюсь говорить с тобой coram publico[4]. Я попросил бы тебя, коллега Киппенберг…

— Идемте в мой кабинет, — сказал я и пропустил его вперед.

В операторской, как только мы ее покинули, поднялась целая буря. Из приотворенной двери слышалось:

— Он хочет обвести его вокруг пальца, это как дважды два!

— Надоело! Боже мой, опять эти тайные сделки?

— Интересно, может ли кто-нибудь из присутствующих объяснить, почему вдруг так сразу с глазу на глаз…

Мы с Кортнером еще до лестницы не добрались, как сзади нас раздался голос:

— Киппенберг, на одно слово!

Это был Харра, он остановился перед нами, снял очки, торопливо протер глаза, опять надел их, посмотрел на меня сквозь толстенные стекла и заговорил. Я в первый момент даже не обратил внимания, что он не гнусавит и не грохочет, как обычно. Оказалось, что Харра способен на полутона.

— Перед тем, как ты будешь sine publico et privatissime[5] беседовать с Кортнером, выслушай, что я тебе скажу. Тут не должно быть никаких неясностей, не так ли, а ты, как мне кажется, не отдаешь себе отчета в некоторых вещах. — Кортнер попробовал было его перебить, но Харра местом заставил его умолкнуть. — На каком бы уровне ни принимались формальные решения по поводу нашей работы, фактически ты, Киппенберг, принимаешь их за всех нас. И за меня тоже. Если ты это еще не осознал, то подумай о моих словах. Но ясно: Босков мне как-то растолковал, что такое социалистическая демократия, что она существует не только на бумаге: человек может претворить ее в жизнь в том случае, если каждый планирует вместе, думает вместе и несет ответственность. Этот принцип мы осуществляли в рабочей группе, и именно это нас объединяет, не так ли, и повышает эффективность нашей работы. И ты ни в коем случае не должен об этом забывать, когда будешь говорить с Кортнером и давать ему ответ.

Сказав это, Харра резко повернулся и пошел назад к машинному залу.

Я медленно поднимался по лестнице.

— Да, нелегко тебе, Киппенберг, — пел над моим ухом Кортнер, теперь уже дружеским и сердечным голосом. — Странные у некоторых твоих сотрудников представления о том, как должно функционировать научное учреждение! — и через три ступеньки: — Все-таки иногда заметно, что Харра, — кашляющий смешок, — немного чудаковат.

У себя в кабинете я предложил Кортнеру сесть, а сам остался стоять, прислонившись к столу. Я снова набрал свой номер, долго слушал гудки — никто не отвечал. Сгущались сумерки, Кортнер сидел передо мною очень сейчас уверенный в себе. И у Ланквица тоже никто не отвечал. Шарлотта вернулась, а я никак не могу ее поймать — это меня все больше угнетало.

— Ты хотел мне что-то сказать, — прервал я молчание.

— Профессор Ланквиц, — начал Кортнер, — поручил мне переговорить с тобой — задача, прямо скажем, неблагодарная. Но что значит неблагодарная? Сам знаешь ведь: работаешь, работаешь в поте лица, а где она, благодарность?

— Ближе к делу! — сказал я.

— Приказ, — сказал после паузы Кортнер, — который сегодня был разослан во все отделы, касается официально утвержденного действующего плана нашей исследовательской работы, а план, как ты понимаешь, не может являться предметом дискуссии, его нужно выполнять — это высший закон социалистической демократии. Поэтому господин профессор ожидает, что его приказ будет воспринят как обязательный и окончательный. Он настоятельно просит, чтобы ты сам уладил этот вопрос с твоими сотрудниками и с Босковом. Кстати, здоровье господина профессору оставляет желать лучшего, и всякие ненужные волнения должны быть совершенно исключены. Поэтому поговорить с тобой поручили мне.

— Что вы сделали с разработкой Харры? — спросил я.