Киппенберг

О том, что произошло в тот вечер в институте, я узнал позднее, потому что тогда сразу же уехал. Не то чтобы моя работа сделалась мне безразлична, просто итогом длительного процесса самопознания явился настоящий провал. И я не представлял, что будет со мною дальше, ибо все в моей жизни перепуталось. Пятница, вечер, кафе-молочная. И первое проникновение в сферы, казавшиеся мне тогда совсем чуждыми. С этого момента я пришел к убеждению, что жизнь в башне из слоновой кости вовсе не есть присущая мне форма существования. И может быть, у меня еще имеется шанс в конце этой дороги, что пролегала где-то рядом с реальными событиями, из обломков своей личности воссоздать мое прежнее утраченное «я», только лучшее, обогащенное опытом. Невозможное вдруг стало казаться возможным. Я двигался к тому месту, где должны были пересечься две человеческие судьбы, и замкнутый мир института, этот эксклав в море реальности, в котором я до сих пор обитал, теперь оказался за горизонтом моей жизни. Я отправился навстречу неизвестному и не знал, возможно ли возвращение. Единственное, что я брал с собой, была грустная мысль о Шарлотте и стыд перед Босковом.

Такие люди, как Босков, потому к другим относились так чутко и бережно, что сами были натуры тонко чувствующие, а следовательно, ранимые. Зная это, я ясно представлял себе, как горько было на душе у Боскова, когда он шел из старого здания в свой кабинет. Но во что у него все это выльется в дальнейшем, я не мог себе представить. Терпение Боскова было поистине неисчерпаемым: мне казалось тогда, что я его исчерпал, что он внутренне порвал со мной; как я буду жить в институте без дружбы Боскова. И еще: как я предстану перед Шарлоттой, как вновь буду читать презрение в ее глазах.

Что потом происходило в душе Боскова и Шарлотты, я не знал. Сам факт оскорбления для такого человека, как Босков, не играл особой роли, во всяком случае, его нельзя было сбить с ног каким-то оскорблением — не такая жизнь была у него за плечами. Конечно, шрамы остаются. Ну, что ж, это одна из трудностей жизни — не зачерстветь душой, даже если она покрыта шрамами, остаться чутким, бережным, любить людей, что бы там ни было.

Так думал Босков, сидя за столом в своем кабинете. Он все еще был бледен. Сегодня ему нанесли тяжкое оскорбление, такое, что его вера в людей чуть не пошатнулась. Ведь он полностью доверял этому Киппенбергу, думал, что понимает его, знает сильные и слабые стороны, например его склонность к соглашательству и сомнительным компромиссам. Но, кроме обычных признаков, отличающих человека от животного, на взгляд Боскова, существовал еще один: уникальная в своем роде способность всю жизнь продолжать учиться, и именно эта способность и делает человека человеком. Босков и теперь не отказался от своего убеждения, что люди могут меняться. Но сейчас ему было так горько, что он боролся с искушением просто махнуть рукой на Киппенберга, и дело с концом! Ясно, что он ненадежен. Сейчас уже в этом никаких сомнений быть не может, пусть сам о себе заботится! Незаменимых нет. Да, но, если руководитель чего-нибудь стоит, он думает о том, чтобы дело и без него могло двигаться, и Киппенберг позаботился об этом — они могли продолжать работу и без него.

Значит, Киппенберг все-таки чего-то стоит. Несмотря на свою обиду и разочарование, Босков не мог не прийти к этому выводу, ведь только мелкие люди за мелкой обидой не в состоянии разглядеть существа дела. Босков был очень близок к тому, чтобы во всем, что произошло, обвинить самого себя: ведь Киппенберг все-таки не имеет ничего общего с теми, кто, используя свое служебное положение, руководит людьми по принципу разделяй и властвуй, ловко натравливая одних на других с единственной целью — заставить окружающих поверить в свою незаменимость. С самого начала он заботился не о своем положении, а о том, чтобы дело могло продолжаться и без него. Рабочая группа под его руководством уже давно стала коллективом, который в состоянии был компенсировать даже такого специалиста, как Киппенберг. А раз так, то Босков с другими членами партии давно должен был позаботиться о том, чтобы и Киппенберг встал на правильный путь. Конечно, они уважали Киппенберга, но заботились ли о нем? Ведь упустили же момент, вовремя не вправили ему мозги.