Киппенберг

В машине мы, помнится, говорили о Харре и о запланированном применении ЭВМ при математической обработке состояний неравновесной термодинамики. Мне показалось, будто я ощутил под ногами твердую почву. Но едва я остался один, меня снова охватило беспокойство. И дома, уже в постели, я все думал о Боскове, и сильнее, чем когда бы то ни было, мной овладело чувство беспомощности. Это была беспомощность человека, который увидел себя самого таким, каким никогда не видел прежде.

Я насквозь рационализировал свое «я», я никогда до сих пор не совершал поступков нецелесообразных, непродуманных и бесполезных. Теперь я боролся против поднимающегося опасения, что во мне могло умереть не одно живое чувство, что какая-то часть моей человеческой сущности могла оцепенеть в могильном холоде моего рационализма и утилитарного склада ума. Я лежал в темноте и спрашивал себя, а возможно ли, чтобы человек принимал полезное за подобающее, а цель своих действий — за их смысл. Я спрашивал себя, возможно ли, чтобы человек занимался причинными исследованиями, но, когда дело касается его собственного «я», слепо довольствовался бы косностью и мистическими построениями. Я долгое время мнил себя бог весть кем, образцом, моделью того, как надо сегодня и здесь находить свое место в новом обществе. В этот вечер, уже засыпая, я в последний раз увидел себя таким, каким до сих пор видел постоянно, — за утренним бритьем в зеркале отражалось самодовольное лицо человека, который всегда все досконально продумывает, который не расточает себя попусту и разумно распределяет свои силы. Каждый шаг его есть шаг к цели. И наградой тому успех, карьера, будущее. Я видел в зеркале лицо человека, который сознает свой успех, который уверен в своем будущем и превыше всего ценит устоявшийся порядок своей жизни. Он что-то вершит и совершает. Он что-то собой представляет. Он — персона. Он еще не достиг конца пути, он защитил докторскую, перед ним маячит профессура. Если он и впредь будет разумно и последовательно стремиться к достижению своих целей, если его не покинет чувство меры, если он не будет предпринимать бессмысленные попытки хватать звезды с неба и трезво отнесется к тому обстоятельству, что жизнь порой вносит свои коррективы в наши смелые замыслы и былые мечты; тогда можно не сомневаться, что в один прекрасный день ему достанется пост директора, что он еще многого достигнет, что в нем еще скрыты большие возможности: действительный член академии, заслуженный деятель науки и какие там еще есть звания и чины. И вот уже деятельность его рабочей группы приобретает международную известность, и вот уже он заставляет говорить о себе снова и снова, а ему еще ой как далеко до конца. Если в нем вдруг случайно, и проснется чувство, будто под ногами у него тонкий лед, виной тому будет стресс, и только стресс; «с кем не бывает», «пройдет с ростом приспособляемости» не могут омрачить гармоническую картину его драгоценного «я».

В последний раз я увидел себя таким. Потом очертания картины расплылись, и я погрузился в сон. И настало утро понедельника. На институтскую стоянку въехали две машины из Тюрингии. Проходили дни, и проходили ночи, и Киппенберг жил по-прежнему, вот только этот Киппенберг уже не совпадал с тем образом, который, словно в зеркале, еще раз возник перед ним поздним воскресным вечером.

6

Они явились на двух «вартбургах», доктор Папст с тремя спутниками — техническим руководителем, экономистом и представителем генподрядчика. Они были нагружены папками, и портфелями, и картонными тубусами. Они притащили ящики с перфокартами и стопку скоросшивателей.

Босков, накинув халат поверх костюма, приветствовал гостей в вестибюле, обоих шоферов тотчас препроводил в столовую, специалистов вместе с соответствующими бумагами направил в машинный зал, а самого доктора Папста завел к себе в кабинет, куда пригласил также и меня и где мы все трое уселись вокруг журнального столика. Побагровев от натуги, Босков нагнулся, подсунул вчетверо сложенную перфокарту сперва под одну, потом под другую ножку, собственноручно разлил по чашкам кофе и грузно опустился в свое кресло, чуть-чуть задев коленом столешницу. Кофе расплескался, в блюдечках возникла традиционная лужа, Босков вздохнул, покачал головой, снова поднялся, достал из ящика стола промокашку и при этом изрек: «Ох уж этот стол… н-да, конечно».