Киппенберг

— Ну, знаешь, — ответил Босков, — если ты хочешь этим сказать, что оставил в лаборатории и решимость, и готовность к риску, тогда это мне еще меньше нравится.

— Раньше мне бывало приходилось рисковать по той же самой причине, по какой я сегодня не могу рисковать вот чем: в установленные сроки мы должны дать запланированную продукцию, чтобы вовремя был выполнен план и люди вовремя получили не только зарплату, но и премии, на которые они рассчитывают, а у нас, должен тебе сказать, они вообще очень точно рассчитывают каждую марку.

— Не могу и не хочу понять, что с тобой происходит, — упрямо гнул свое Босков. — Когда ты читал разработку — я ведь твое лицо изучил, — я ясно видел, что какая-то искра на тебя перескочила. Никто не требует, чтобы ты тотчас загорелся ради чего-то, во что и сам я не до конца верю. Но если мы не сумели хоть немножечко тебя разжечь, значит, внутри у тебя осталась одна зола.

— Там, где дело касается государственного плана, — отвечал Папст, — не может быть места затеям, в которые ты и сам не до конца веришь.

Теперь я по крайней мере понял следующее: для того чтобы завоевать Папста, мы должны подойти к нему с экономических позиций. Босков, вероятно, тоже это осознал, потому что вдруг произнес:

— Ну, государственный план можно и изменить.

Он произнес это без нажима, вскользь, ибо, пусть даже в голове у нас обоих кружились одинаковые мысли, он сегодня днем достаточно ясно высказался на тот счет, что принимать участие в партизанских вылазках не желает. Короче, единственным человеком из нас троих, для которого прекрасная идея все больше облекалась плотью, оказался я, и на то были свои причины: мне следовало запереть скоросшиватель у себя в сейфе, прежде чем некто (с нахмуренным лбом и упорным взглядом из-под темных бровей) успел бы мне помешать. А теперь было слишком поздно. И уж если я теперь не поставлю на своем, мне впору отречься от себя самого.

— Государственный план можно изменить, — повторил и я, оборотясь к Папсту, — и вы знаете это не хуже Боскова. Я вам говорю: вы будете давать вашу продукцию, как и положено, в четвертом квартале, и установка у вас будет, только работать вы будете не по японской технологии, а по нашей.

Папст подозвал официанта. Ах, если бы он заказал коньячку, подумал я. Но Папст, к сожалению, опять заказал вина. Зато Босков пожелал одновременно с третьей кружкой пива рюмочку водки, и, если судить по тому, с каким выражением лица он выслушал мою последнюю тираду, для водки было самое время.

Доктор Папст сидел рядом со мной и глядел на меня, но не выжидательно, я не обольщался: он не принимал меня всерьез, для него вопрос был исчерпан, и его совершенно не занимало, какие еще доводы есть у меня в запасе. Я же снова ощутил необычное раздвоение: Иоахим К. в свои лучшие времена наверняка смог бы увлечь доктора Папста, сейчас, как мне чудилось, он стоял у меня за спиной, любопытствуя, справится ли с этой задачей теперешний доктор Киппенберг.

— Те экономические доводы, которые вы привели в пользу импортной установки, можно, если желаете, с таким же успехом использовать против нее…

Папст попросту не дал мне договорить.

— Представьте себе, я могу что-то видеть и за пределами годового плана, я вижу преимущества, которые мы получили бы, сумей мы наладить производство по вашей методике, если, конечно, допустить, что такая методика вообще существует. И государственный план можно на самом деле изменить, это чревато хлопотами и неприятностями, но изменить все равно можно. Только, разумеется, не ради красивой идеи.

— Но ради миллионов валютой!

— Вы извините, коллега, — сказал доктор Папст и опять положил свою руку на мою. — Мы знаем, чего стоит валюта, потому что добыли ее своим же трудом и ни разу не потребовали ни гроша на стимулирование статей экспорта. Мы предпочли бы, чтобы доллары шли на покупку бананов, тогда и нам в нашей глуши, может быть, чаще что-нибудь перепадало.

Я пытался убедить Папста его же доводами, но какие я ни приводил, будь то более высокая рентабельность экспортно-импортных операций, либо запланированное неблагоприятное соотношение вложений и доходов, либо крайнее несоответствие цены и себестоимости, — все впустую. Босков хотел вмешаться, но Папст не дал ему и рта раскрыть.

— Каждое слово, — сказал он, — проходит мимо истинной проблемы, не задевая ее.

— Пожалуйста, не так таинственно, — сказал я. — Что вы называете истинной проблемой?