Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

Александрийский показал на Катю – она все еще сидела на корточках и утешала ревущего сына, а девочка тоже сидела на корточках, но по другую сторону мальчика, как будто училась утешать детей.

– Да катитесь вы отсюда! – закричал вдруг Алмазов. – У меня от вас голова раскалывается.

Катя молча подхватила под мышку мальчика и, обогнув Алмазова, исчезла. За ней убежала девочка. И сразу стало тихо.

– А теперь, – сказал Алмазов, – я вас попрошу.

– Катя сказала нам, – продолжал Александрийский, – что ее соседка не вернулась со вчерашнего дня. И дверь была открыта. Она сама не смела заглянуть сюда и как раз собиралась пойти к директору… – С этими словами профессор протянул Алмазову письмо Полины. – Все обычно имеет самые простые объяснения.

– А мы их проверяем, – сказал Алмазов, со скрипом склоняясь к горящей лампе, чтобы прочесть при ее свете записку. Он читал, шевеля губами, и только сейчас Лида подумала: а ведь он плохо учился. Плохо учился, но мечтал убежать в индейцы или стать бомбистом, как сам господин Савинков.

– Куда она уехала? – спросил Алмазов.

– Это ваша работа, – сказал Александрийский.

– Хорошо, – сказал Алмазов, пряча записку в карман френча. И очевидно, разговор остался бы без последствий, если бы не неосторожные слова профессора.

– Кстати, – спросил он уже от дверей, – а вы почему здесь оказались?

– Что? – Алмазов красиво приподнял бровь. Лидочка подумала, что он отрепетировал этот маленький жест у зеркала. Стоит по утрам перед зеркалом – то поднимет бровь, то опустит…

В одно слово Алмазов смог вложить такую угрозу, что Александрийский опустил глаза, а остальные замерли, будто ждали, что сейчас карающая десница пролетарского гнева обрушится на профессора.

Но почему-то Алмазов предпочел не выказывать гнева, а сказал после тягучей паузы:

– Мы получили сигнал.

Он не стал уточнять, какой сигнал и откуда. Функцией ГПУ было всезнание, и потому сигналы поступали в ГПУ как выражение этого всезнания, ибо, если бы сигнала и не поступило, Алмазов все равно должен был все знать.

– Посторонних прошу удалиться, – сказал Алмазов.

– Помогите мне, – произнес Александрийский, и Лида поняла, что встреча с Алмазовым далась ему нелегко, – профессор утомлялся скорее, когда волновался.

Лидочка вывела профессора в коридор. Там стояла Катя.

– Ты слышала? – спросил профессор.

– Слышала, что вы ко мне по старой памяти зашли, я вам и сказала, что Полина с вечера не вернулась.

– Ну, прощай, моя хорошая, – сказал Александрийский. – Главное, не бойся никого.

– Я человек маленький, – сказала Катя. Она вдруг потянулась к профессору, обняла его и поцеловала в губы.

– Задушишь, – сказал профессор. Оторвался от нее, и вовремя, потому что из комнаты Полины высунулся президент и крикнул:

– Кто здесь сигнализировал?!

Катя ушла к Алмазову, а ее дети остались в коридоре у двери, им было страшно за мать – они, как звереныши, чувствовали, какая опасность исходила от Алмазова.

Снаружи по-прежнему моросило, но ветер вроде бы перестал, Лидочка раскрыла зонт.

– Мы будем дальше гулять или вернемся домой?

– Я устал, – сказал профессор.

Обратно они шли медленно, несколько раз останавливались передохнуть, возле церкви профессор долго копался непослушными пальцами, расстегивал пальто, достал жестяную коробку с пилюлями.

Лидочка помогла ему застегнуть пальто, что было нелегко, если держишь в руке зонт.

Теперь они были далеко от всех.

– Мне получше, – сказал профессор. – Не так болит проклятое.

– Не ругайте собственное сердце, – сказала Лидочка.

– Ты права, мне не в чем его упрекнуть. Оно меня грело, потому что пылало.

– Как у Данко?

– Я не люблю этого писателя, – сказал профессор. – Что же ты думаешь теперь?

– А вы что думаете? – спросила Лидочка. Ей захотелось чуть подольше не расставаться с тайной, известной лишь ей одной, – тайной открытого окна.

– Я не стал бы делать окончательных выводов, – сказал Александрийский. – Я даже не стал бы настаивать на том, что Полина умерла. Но очевидно, поздно вечером или ночью она собрала свой баул и пошла в Санузию, пошла к вам! Эх, если бы кто-то мне ответил на два вопроса!

– Какие?

– Первый: зачем ей ночью к вам идти? Может быть, вы что-то скрываете от меня?

Лидочка скрывала от профессора историю с кастрюлей. Потому что не считала себя вправе распоряжаться чужой тайной, которую ее попросили сохранить.

И еще – открытое окно.

Тут Лидочка вспомнила об окне и рассказала профессору о грязном следе на подоконнике.

– Это запутывает и без того сложную картину, – сказал Александрийский.

– А мне кажется, упрощает, – сказала Лидочка. – Ведь, вернее всего, Полина не хотела уходить коридором, где люди, дети… и вылезла через окно.

– Глупо, – проворчал Александрийский. – Глупо, доктор Ватсон, любой Шерлок Холмс выгнал бы тебя с работы.

У ворот им встретились братья Вавиловы, они были в широких пальто и одинаковых темно-серых шляпах. И зонты у них были одинаковые. Лидочка подумала, что или они вдвоем были за границей, или один из них привез брату шляпу и зонтик.

– Ты думаешь? – сварливо спросил Александрийский. – Или глазеешь на Вавиловых?

– Я не знаю, – сказала Лидочка.