Кирилл Обломов и его невероятные миры

— Так она же вас утопит! — удивляется кикимора. — Даже я избегаю её, совсем из ума вышла, старушка. В прошлый раз даже меня хотела утопить, но для меня трясина — дом родной.

Одним словом — маразм у бедной, зажилась. Говорят ей не одна тысяча лет, даже для бессмертных много, если не обновляться каждую сотню лет.

— Так она бессмертная? — удивляется Катя.

— Раз живёт столь долго, значит бессмертная, — кивает кикимора.

— А вы тоже бессмертная? — спрашивает Катя.

— Я то? Не знаю, молодая ещё, в этом году пятьсот сорок лет буду отмечать, — задумалась кикимора. — Мы с Чечилией почти ровесники, помню Леонардо да Винчи комплемент мне делал, нравился ему мой вздёрнутый носик. Жаль отрос он немного за прошедшие столетия, — без сожаления коснулась она длиннющего носа.

— Да вы, вроде как, ещё ничего, — делает неуклюжий комплимент Катя.

— Знаю, — спокойно отвечает кикимора, — вот и леший то же само говорит. Красота — это страшная сила, — с гордостью добавляет она.

— Где-то я это уже слышала, — хихикнула Катя.

— Правильно, это крылатое выражение и как оно подходит истинным красавицам, — в её голосе возникают нотки самодовольства.

Кикимора сиганула в воду и выныривает у нашей кочки, взбирается на трухлявый пень, поджимает худые ноги и благожелательно смотрит. От её тела густо запахло тиной и гнилыми водорослями.

— А всё почему, я так сохранилась? — продолжает разглагольствовать она. — Всегда на воздухе, правильное питание: лягушки, мокрицы, пиявки, поганки. Одним словом, экологически чистые продукты. Если хотите, я вам баночку с сушёными дождевыми червями дам, — расщедрилась она.

— Э, нет, мы привыкли к еде попроще, — решительно отклоняю её заманчивое предложение.

— Как хотите, — пожимает острыми плечами кикимора, — но для знакомых Чечилии мне ничего не жалко. Вот, только в следующий раз пёсика моего не обижайте. Я его из маленького головастика вырастила. Дорог он мне, хотя и проказничать любит, недавно группу туристов, случайно забредших в эти трясины, съел за один присест.

— Весело у вас тут, — ёжусь я.

— Да, действительно, место весёленькое, — оглядывается по сторонам кикимора. — А вы знаете, какие здесь глубокие омуты! И даже Водяной у нас собственный есть!

— Мы в восторге! — вздёргивается Катя. Она прижимается ко мне, и я чувствую, как её буквально колотит от страха.

— Уважаемая кикимора, нам было очень приятно с вами говорить, но нам пора, — решительно заявляю я.

— Да только общаться начали, — расстраивается кикимора. — Обычно я путников щекочу до икоты и в трясине топлю, редко по душам разговариваю. Когда ещё такой случай представится. А давайте ко мне в гости зайдёте? Это недалеко, вон, в тех топях!

— Вынуждены отклонить ваше заманчивое предложение, — нарочито с сожалением вздыхаю я и развожу руки, — у нас неотложное дело.

— Ну, как знаете, — облизывается кикимора, трогает нос. — Когда станете утопленниками, милости прошу ко мне на огонёк, — ехидно хихикает она.

— Тьфу, — не удержавшись, сплёвываю я.

С язвительным хохотом кикимора плюхается в грязную воду, и лишь крупные пузыри пошли в разные стороны.

— Она совсем ушла? — заглядывает мне в глаза Катя.

— Думаю да, — я поправляю ей кофточку. — Пойдём, что ли? Вон, огоньки нас ждут.

Блудички нас терпеливо ждут, между собой перемигиваются, видимо так общаются. Часть огоньков отрываются от общей компании, кувыркаясь, плывут в сторону, но, вероятно, царица их замечает и бесцеремонно возвращает на прежние места.

Вероятно, в прежней жизни они были шалунами, но здесь существует определённая строгость и не позволяет им выйти из-под контроля. Сердце щемит от жалости, как хочется им помочь, ведь они были детьми. Эх, если бы не здешний Водяной, были бы они сейчас живы и находились рядом с родителями. Будет возможность, выведу проклятого топильщика на чистую воду. Только бы самим не попасть в его сети, места здесь гиблые, трясины глубокие. Словно в подтверждение моим мыслям, над поверхностью болота проносится тяжёлый вздох, рядом с нами возникают воронки водоворотов, с жадным хлюпаньем засасывают всяческий мусор.

— Не балуй! — неожиданно даже для себя, сурово сдвинув брови, грозно говорю я.

К великому удивлению, вода перестают бурлить, и низкий голос звучит, словно далёкие раскаты грома:

— Прости, не признал, — большой валун шевельнулся, и с ужасом понимаю, это голова Водяного. Глаза навыкате моргнули, на лбу обозначается сеть морщин, толстая, словно окорок рука, раздвинула в стороны гнилые щепки, и он погрузился в омут.

Катя вцепляется в меня мёртвой хваткой, роняет вводу факел, он жалобно зашипел и, выпустив чадящий дым, гаснет.

— Ну, вот, — едва не всхлипывает она, — остался лишь один факел.

— Катя, какая ты неловкая, — ругаюсь я.

— Я так испугалась, я думала это камень, хотела прыгнуть на него, ты вовремя сказал ему, не балуй.

— Сам не знаю, как вышло, мне показалось, я его давно знаю, и он обязан меня бояться.

— А ведь действительно испугался. Кирилл, кто ты? — неожиданно спрашивает Катя, в упор, разглядывая меня, словно в первый раз увидела.

— Мальчик, — пожимаю плечами я и добавляю, — твой друг.