Кировская весна 1936-1937

– Твой старик кем работал? – спросил Глушков на ходу.

И старуха рассказала, что старик работал бондарем на заводе, потом служил сторожем при лесном складе, в лесу же на сплаве простудился и помер.

– Нет, мамаша, – сказал Глушков вдруг решительно, – доброе дерево не хуже сына там или дочери на старости поддержку должно оказать. Яблони эти кормить тебя могут.

Вечер уже наступил, и над яблонными садами домовито тянуло дымками человеческого роздыха и первыми негромкими песнями, еле шевелящими тишину городка. Потом Глушков вернулся к шалашу возле самой старой и раскидистой яблони.

– Ну, Грач, – сказал он горбоносому, любителю походных приключений, Грачеву, – тебе охота, конечно, в город сбегать, пошуровать… только я тебя не пущу. Я тебя на рассвете разбужу, будешь нужен.

И он не отпустил Грачева. Они вскоре легли в шалаше, и сразу сильный и свежий сон налетел на обоих, как порыв ветра. Глубоко и утолительно пахла антоновка, наваленная грудой в углу шалаша. И маленький городок, заполнившийся вдруг людьми, автомобилями, походными кухнями, с белым древним монастырем на горе, тоже отдался глубокому сну.

На рассвете Глушков разбудил Грачева. Он успел уже сполоснуть лицо водой из ведра, его круглые щеки блестели.

– Вот что, Грач, – сказал он обстоятельно, – без мужской руки этому саду пропасть. Ты, милый человек, рассуди – может ли старуха со всем этим справиться? Мы с тобой и приведем все в порядок. Я уже и ельник припас, и инструмент добыл.

И он показал на целую груду ельника, нарезанного им в прибрежном леску. В хозяйстве старухи, под насестом, закапанным курами, он нашел поржавевшую садовую пилку, в его мешке был завернутый в холщовую тряпочку и теперь пригодившийся садовый нож. Грачев поворчал, сон еще туго лежал в его уставшем за дни переходов теле. Но Глушков так и не дал ему вторично уснуть, и тот выбрался следом за ним в утренний сад, синий, дремлющий и отродивший. Нашел Глушков в ветхом хозяйстве бывшего садовода еще жестянку с высохшей масляной краской, развел ее керосином, и красноармейцы принялись за деревья. Они отпиливали лишние ветви, дичающие побеги, сухие сучки, смазывали краской повреждения на коре, старые раны, в которых гнездятся личинки вредителей, окапывали на зиму стволы.

К утру поредел, стал прозрачнее разросшийся сад. Туман, как весенний цвет, лежал на яблонях, и сильно и стойко пахла навороченная земля, ее винные соки, ее густое тепло, которое должно сберегать от морозов нежные и пущенные близко к поверхности корни. Потом Глушков стал обвязывать стволы заготовленным ельником, чтобы зайцы не объели за зиму кору. Лица у красноармейцев были в поту, черные от приставшего древесного сора.

– Вот так и зайчику здесь будет нечего взять, – говорил между тем Глушков любовно. – Тебе, Грачу, два часа не доспать, а старухе на этом, может, цельную жизнь строить.

Старуха стояла на обочине сада, высокая и прямая, разбуженная ранними голосами в ее саду. Красноармейцы сложили в кучу спиленные ветки, разровняли граблями навороченную землю, обмыли руки и лица водой из ведра и сели за утренний чай, необыкновенный после. этого труда на рассвете.

– Вы, сынки, хоть ваше имя скажите, кого мне поминать, – сказала старуха.

Слезинка вдруг выпала из ее глаза и покатилась по коричневому пятну на щеке. Пришли откуда-то эти деловые и хозяйственные сынки, пожалели ее старость, наполнили старый сад молодыми голосами, свежим звуком пилы, горячей утренней работой садоводов.

– Имена наши – бойцы пехотного полка славной Пролетарской Краснознаменной дивизии, и окромя никакого имени тебе помнить не надо, – сказал Глушков. – И если бы пришли не мы, а другие бойцы, каждый так же бы по мере сил постарался. А еще должен вам, мамаша, сказать – к концу там третьей или четвертой пятилетки, может быть, каждый гражданин должен будет в обязательном порядке иметь свой яблонный сад.

Глушков отпивал из кружки горячий чай, хрустел сахаром; круглые щеки его лоснились. Потом теми же размеренными движениями садовода, какими привык он пересыпать семена на ладони и готовить для каждого сорта особый пакетик, было старательно завернуто им в тряпочки все его походное хозяйство и послуживший для дела садовый нож.

Полчаса спустя горнисты протрубили на площади сбор.

Красноармейцы уже были готовы. В шинели, с вещевым мешком за спиной, Глушков пошел к дому проститься с хозяйкой.

– Ну, мамаша, – сказал он, подавая жесткое ребрышко ладони, – живи хорошо. Весной, как цвет пойдет, первым делом следи, чтобы гусеница или еще какой червяк не завелся. Если, скажем, тля на лист сядет, табачным раствором опрыскивай.

Яблоко должно уродиться хорошее.