Кирза и лира

Первую неделю, меня каждый день, вечерами, требовали на КПП. Светлана приходила каждый день и ждала там. Сердце моё разрывалось — кто б знал! — просто на части. Я переживал! Я сильно переживал, но не мог с места сдвинуться, не мог простить ей. Конечно, не выходил к ней. Меня в голос, и по-одному, воспитывали наши ребята. «Пашка! Паша, ты пойми, дурья твоя башка, что бы она не сделала, её нужно простить, понимаешь? Обязательно простить, потому, что она… хорошая. Ты вот здесь сидишь, сейчас, спокойный такой, как истукан, а она там, одна и плачет. Да-да, плачет! Из-за тебя, между прочим, плачет. Ты понимаешь? Эй, ты не слышишь, Пашка, что тебе говорят, да? И, к тому же, понимаешь, сигареты у нас кончились все».

Помдежи по части, чуть ли не в лицах передо мной изображали, как она там ждёт и переживает, и очень хочет меня видеть. Только меня. Рвали мне сердце. Даже дирижёр, майор Софрин, и тот заметил мое «убитое» состояние и высказался:

— Женщины, товарищ Пронин, иногда могут себе позволить… понимаешь, такое-этакое выкинуть, что… — чуть подумав, кисло сморщив лицо, с глубоким сочувствием поясняет, — ну, бабы ж, Пронин, что ты хочешь! — Но заканчивает все же достойно. — Но мы, с тобой, Пронин, мужчины, и должны их… понимать и, понимаешь, прощать. Да!

Ни черта себе, — понимать! Никого я не буду прощать! И никого мне не надо! Пусть идет к своим лётчикам… пусть. Всё!

Вторую неделю я просто прятался, благо — подразделений много. У Бульки в мастерской, например. Он, молоток, советов не давал и дурацкие вопросы не задавал, не царапал мне душу. Молчал себе и сопел в тряпочку, морщил лоб и щеки, как всегда вымазанные краской.

Третью неделю — она приходила уже через день.

На четвертой неделе мы уехали на десять дней в командировку. Вот в командировке я очень сильно затосковал по ней… Очень сильно тосковал и рвался в часть. Очень хотелось узнать, приходила ли она ещё, ждёт ли. Но, вернувшись, не пошел выяснять. Что-то у меня в груди выгорело, отгорело. Хотя и болит ещё очень. Очень!..

Ребята тоже переживали за меня. Светлана нравилась многим. И они видели наши отношения и, не без основания, считали, что у нас уже всё решено, что всё в порядке: к свадьбе дело. Да и к разным подаркам её привыкли. А отвыкать от хорошего всегда очень трудно — я их понимаю! Очень еще переживали ребята, что я, дурак, лучший её подарок, на свой день рождения, модные плоские, позолоченные наручные часы «Слава», в сердцах, разбил о кирпичную стену в каптерке, а свитер Бульке подарил. Всё, что было её, я или роздал, или выбросил. Хотя, сильно переживал. Как кусочки сердце выбрасывал.

Больше она не приходила.

А я ждал…

Да, ждал.

Ждал…

56. О «птенцах», сверхсрочниках и дембелях

Третий год… Уже третий!! Скоро, скоро уже и дембель. Наш дембель. Мой дембель! Кто бы знал, какое это сладостное слово и какое ёмкое понятие — дембель. Как пропуск, как заветный ключ, как спасительное выздоровление, дороже любого лотерейного билета. Только теперь, я очень отчетливо понимаю, как много может значить это слово. Только что был как птенец в яйце, ничего не видя, не слыша, не имея права голоса. Теперь наполовину уже вылупился, пробил брешь, высунулся, вроде уже чирикаешь. Ещё чуть-чуть!.. И вот уже стряхнул лапками ненавистную скорлупу куда подальше, и летай себе, Вася, пожалуйста, сколько хочешь. Такие вот, примерно, чувства. Дембель, Свобода — близнецы и братья, по-нашему.

Старшина уже и смену набрал. Пришли молодые музыканты. Молодые пернатые. Правда, не все птенцы явно от куриц, есть и с задатками будущих орлов. Их видно, они различимы: и взглядом, и осанкой, и задатками норова. Интересно на них смотреть, интересно наблюдать за ними. Ходят, неумехи, с открытыми ртами, зашуганные ещё там, в учебке. Постепенно распрямляются здесь. С интересом и опаской присматриваются к нам, к дембелям, ко всему здесь увиденному и услышанному. Их состояние я хорошо понимаю. Такое в школах они, конечно же, не проходили. Этот стресс надо ещё как-то пережить. Нужно время, терпенье и мужество. Я это знаю, помню. В глазах и лицах вижу растерянность, страх, покорность и, то же самое, как и у нас когда-то, удивление, — зачем всё это? за что? Они уже в полной мере почувствовали на себе, что это за почетная обязанность на них вдруг свалилась. Да, братцы, тут, вам, за забором, голимая повинность и никакой тебе патетики. А если повинность, значит, придется терпеть её, родимую, куда ж деваться! Есть уже и оценочные проблески, по крайней мере, у некоторых. Это тоже естественно, столько риторических вопросов сейчас возникает. Но, в общем, пацаны ещё. Как разбалуются — пыль столбом, дым коромыслом! Носятся друг за другом по оркестровке, забыв про всё на свете, верещат, как школьники пятых классов на переменке. Тогда лица у них становятся нормальными, светлыми, как вчера дома, как там, на гражданке.