Кирза и лира

Солдаты спешно перекрывают воду, резко выдергивают затычку — конечно, рукой. Цепочки, проволочки, веревки не выдерживают унизительного, варварского к ним отношения, рвутся. Солдаты спокойно обходятся и без них. Помахав, остужая, покрасневшую правую или левую руку, солдаты, не дожидаясь, пока вода из ванны вытечет, вылавливают посуду, встряхивают и ставят ее ровными мокрыми штабелями на длинные полки-этажерки — сушиться. Потом они ещё должны вынести бачки с остатками еды, вымыть ванну, пол, стены, дверь — сдать все это дежурному на предмет чистоты. Были, рассказывают, случаи, когда дежурный принимал работу с первого раза… Тогда солдатам удавалось выйти из смрадного помещения подышать свежим воздухом. Но это редко. Обычно всё переделывают, или их сразу посылают на другие рабочие участки — в столовой их много.

Солдаты — дежурные по залу, с засученными рукавами гимнастерок, мокрые и потные, прибирают зал. Набрав в штабель мисок, высотой около метра, одной рукой прижав конструкцию к животу, а другой придерживая сверху, балансируя извивающейся, живой алюминиевой конструкцией, шаркая сапогами (глаза, как в цирке, вверх), снуют по залу. То ли непрофессиональный эквилибр, то ли большое количество на пути углов и препятствий, то ли желание скорее закончить это мокрое дело и чуть дольше отдохнуть, то ли всё это вместе взятое, но иногда этот переход-выступление заканчивается резким (в пустом-то зале!), неприятным грохотом далеко разлетающейся по полу грязной посуды.

О-о!.. Нерадивого солдата, ползающего теперь уже по-явно грязному полу, под столами, лавками, вылавливающего подло разлетевшуюся скользкую посуду, долго ещё смачно, с удовольствием, материт дежурный по кухне. На всю столовую, громко, нехорошими словами вспоминает: его маму, жопу с ручкой, руки, которые не там растут и не оттуда, этих выродков, сопляков, долбоёбов на его бедную голову, и тому подобное. Солдат суетится, неловко собирает посуду. Затем неумело подбирает, растирая, где коленями, где жирной черной тряпкой, разлетевшиеся остатки еды.

Для такого рода оплошностей здесь всегда стоит наготове дежурное ведро с надписью «Для пола» — с грязной остывшей водой. Кое-как закончив приборку, солдат бросается выполнять до этого прерванную работу. Лицо и весь вид солдата виноватый и очень обиженный. Виноват он потому, что из-за его оплошности и этой досадной задержки его товарищи, дежурные по залу, будут меньше отдыхать. А обижен потому, что его мама — не такая.

В это же время другие солдаты, тоже дежурные по залу, на убранной от грязной посуды территории моют пол. Один дежурный, согнувшись пополам, пятясь задом, очень мокрой тряпкой широкими движениями щедро мочит водой грязную поверхность пола — моет. Следом за ним другой дежурный большой тряпкой, чуть посуше, так же взявшись за два её конца, так же пятясь задом, аккуратно тащит воду по намоченному пространству — сушит. У них одно общее ведро. Тряпку каждый из них, пару раз окунув в ведро, отжимает, протаскивая ее через пальцы, сложенный трубочкой. «Профессионалы», если они есть, а они есть (об этом чуть ниже), те отжимают тряпку, выжимая воду методом «переступания-рук-со-cкручиванием». Но таких в армии мало, таких единицы. Вернее сказать, они есть, но чтобы это понять, придется раскрыть одну очень важную армейскую закономерность. Когда ты, солдат, наконец в мытье пола достигаешь такого вот совершенства, как «выжимание-тряпки-методом-скручивания», в это время за тебя начинают мыть полы уже другие — те, которые, согласно учению Дарвина, находятся на предыдущей стадии своего эволюционного армейского развития. Проще сказать, в армию только что пришли, то есть молодые — твоя боевая смена, парень. В таком случае, тебе уже мыть ничего не надо, это даже смешно. Понятно? Вот, я и говорю — всё просто и гениально. Армия потому что!

Мойщики пола (таким же образом, они только что перед этим закончили протирать столы) сейчас, как и все другие на этой кухне одинаково мокрые и несчастные в своей черновой работе, находятся как раз на той самой, начальной стадии армейского развития… Всё по Дарвину, всё справедливо. Но они уже знают, им говорят, им внушают: «Терпи, пацан, терпи. Сегодня ты на четвереньках. Да, на четвереньках… Но завтра!.. Завтра ты… Придет твой день, парень, придет, — ты встанешь. Встанешь-встанешь. Ага! А пока… пока… А что пока? Впереди ох, какой — пока! — длинный армейский путь. Только ж начали».

В армейской столовой мы впервые.

Видя всё происходящее вокруг нас, сидим за столами в стадии лёгкой обалделости. К этому, естественно, ещё и в стадии жуткой голодности. Крутим глазами, лысыми бошками, переговариваемся… Ждем. Настороженно наблюдаем эту неприятную для нас изнаночную сторону такой вдруг удивительной, мягко сказать, совсем нехорошей, армейской жизни. Родина, что это? Именно за этим мы, и другие, сюда ехали, да? Эй… Эге-гей, Родина! Ро… А она молчит… Родная, но глухая, к тому же слепая, кажется. Во, подарок!..

Ладно…