Наверное, сказывается наш почти трехмесячный марафон нервных и физических встрясок. Наша психика и весь организм не успевают выходить из состояния шока или ступора, в который его вгоняют раз за разом командиры и армейские жизненные обстоятельства. Все эти встряски выматывают душу, иссушают тело, притупляют память. Память никак не хочет работать по меркам ротного командира — только на «отлично». Она, как предохранителем, чем-то мудро так, предусмотрительно, отключается. Не адаптировались мы ещё, наверное, не пристроились…
Зубрим… зубрим…
Время уходит, выходит…
Уходит быстрее чем песок сквозь пальцы, а текст на «отлично» никак. Эх!.. Мы уже отчетливо видим — почти всем светит только Чукотка. «Чукотка-икотка!..» Уже нашли её на карте, дико ужаснулись её — хрен знает где! — местоположением… «Это что ж получается… Там же… — выпучив глаза, горестно чешем затылки, все понимают, — там же холода! Как говорится, круглый год — рукой отламывай, ногой откатывай!» Это из солдатского юмора про туалет на улице. От одного только названия внутри уже все леденеет, и от холода, и от страха.
Такую тоску нагнал на нас ротный этой своей Чукоткой, что мы уже и смирились с ней: «Да и х… с ней, с этой Чукоткой». Крылья повесили, сушим весла…
Короче, ждём.
— Ребя, смотри, кто это?..
19. О! Ты еще и музыкант…
Да, интересно, в роте появились какие-то гости: несколько незнакомых старшин сверхсрочников. Пройдя мимо отдавшего им честь дневального, они, вместо положенного по уставу приветствия, небрежно кивнули головами: привет, мол, парень. «Непорядок, — отмечаем взглядом нарушение, — не по уставу это… Ты посмотри, какие пижоны…» Гости прогулялись по роте, руки в карманах, покрутили туда-сюда головами, осмотрелись, и ушли в нашу канцелярию. Кто такие, чего надо? У них и эмблемы другие, специальные: связь, авто, лира. О, лира! — музыкант, значит. Это обстоятельство меня очень обрадовало, как приятной волной окатило. Лира живо и ярко напомнила родной и близкий для меня скрипичный ключ, ноты, веселые и интересные репетиции… Но это было где-то там, давно, как в сладостном не реальном сне, в далекой и цветной жизни. Я и забыл. В прошлом…
Я ведь тоже музыкант. Правда, это было там, на гражданке. Какой уж из меня теперь музыкант? Растопырив пальцы, с тоской и скепсисом рассматриваю свои руки. Моими пальцами теперь только людей пугать из-за угла. Руки в ссадинах, коростах, грязь глубоко въелась и уже не смывается — горячей-то воды в роте нет, ногти черные и обломаны. Видеть противно. У нас и лица, почти у всех такие, можно сказать задубевшие. Но ничего, мы привыкли, узнаём друг-друга. Кстати, сквозь стёкла очков разглядывать руки еще противней: увеличивают же, как микроскоп какой… Пальцы, вижу, стали толстыми, опухли и торчат как сардельки. Сардельки! Кстати, а вот мясные сардельки, это хорошо. Очень бы даже сейчас хорошо! Желудок — гад, как не спал! — тут же болезненно отреагировал на приятное воспоминание о сочной мясной сардельке обильной слюной во рту. Скрежетнул, что называется пустыми жерновами, только пыль поднял.
— Эх, сейчас бы настоящую мясную сардельку! — от расстройства, автомат чуть не брякнулся у меня из рук на пол. Какая всё же приятная и желанная эта тема — еда, напрочь всё вырубает.
— Нет, лучше много сарделек. Или бы колбасы сейчас батон. О-у! Тц-ц!
— Нет, мужики, лучше два батона и сразу…
Как сильно жрать хочется — спасу нет. У ребят мечтательно заблестели глаза, и у всех включился глотательный рефлекс.
— Карто-ошечки бы еще с лучко-ом!..
— А я люблю пельмени со сметанкой и блинчики с мёдом.
— Эх, белого бы хлебца… молочка бы парного.
— Эй вы, мечтатели, ё… в нос! — неожиданно обрывает сержант. — Ну-ка, заткнитесь там! Молочка бы им, понимаешь… от молодого бычка. Раскатали губу. Трите быстрее автоматы, а то я вам щас, бля, еще по одному автомату добавлю. — Изящно ставит точку.
Таким вот примерно образом и гасятся в армии благородные фантазии и воображение в направлении гастрономических этюдов и их экспромты. Никакой тебе, понимаешь, лирики, никакой поэзии, одна плоская серая армейская проза. Эх!.. Трите, говорит… А мы, что делаем? «Терём и сидим, сидим и терём»!
Чистим! Вот что мы делаем.
Мы в это время, как вы понимаете, были заняты. Кстати, в армии, я заметил, мы, солдаты, все время обязательно должны что-нибудь делать: подметать, передвигать, убирать, чистить, разбирать, бегать, носить-таскать, шагать, мыть… как провинившиеся! Если ты, вдруг, случайно остановился, тут же окрик: «Чё встал? А ну-ка, давай, давай…»