Кисейная барышня

В дневнике Зиночки, через месяц, было написано следующее: "Мы разорены окончательно... Вчера приезжал судебный пристав, долго о чем-те говорил с мамой, а потом опечатал все наши вещи. Мама очень разстроена. Что касается лично меня, то я...-- мне, право, тяжело выговорить это слово -- я почти рада этому. Да, я рада нашей бедности, которая окончательно поставит кисейную барышню на собственныя ноги: буду сама зарабатывать себе кусок хлеба. M-lle Бюш говорит, что продадут решительно все, начиная с дома, и даже рояль. Да, и рояль продадут,-- единственную вещь, которую мне жаль. Я каждый день теперь подхожу к нему и долго смотрю, точно этот рояль что-то живое, даже больше -- родное... Через несколько дней мой инструмент будет принадлежать другому, и я напрасно стараюсь представить себе этого "другого", который ходит по аукционам и за полцены скупает чужия вещи. Ужасный человек, о котором я не могу думать без ненависти... Чуть не забыла: еще жаль мне разстаться с "Рогнедой". Это самая умная лошадь у нас, отлично ходит под дамским седлом и понимает каждое мое слово,-- может-быть, это немножко и сильно сказано, но все любители животных думают в этом роде, потому что хочется в любимом животном найти такое понимание и хотя слабый ответ на собственное чувство. Бедныя девушки не играют ея роялях и не ездят на дорогих рысаках... Кисейная барышня, мужайся!.. Кстати, прислуга, заслышав о нашем разорении, начинает грубить всем, и меня удивляет черная неблагодарность этих младших братьев. Я делаю вид, что ничего не замечаю: нужно учиться выдерживать характер, как m-lle Бюш. Больше писать решительно некогда: с одними ребятами хлопот по горло".

Обстоятельства полной ликвидации последовали очень быстро.

Прежде всего проданы были прииски, а потом дом. Оставалась распродажа движимаго имущества -- мебель, платье, цветы, лошади, экипажи. На парадных дверях подезда уже целую неделю висело печатное обявление судебнаго пристава о дне продажи с торгов. Когда Зиночке посоветовали припрятать кое-какия золотыя безделушки, она отказалась наотрез: это дарил папа, и оно должно итти в счет его долга.

-- Да где же наконец папа?-- приставала каждый день Милочка ко всем.-- Ведь это невозможно: без него у нас все продадут.

-- Папа приедет, и мы купим тогда все новое...-- утешала ее Зиночка, глотая слезы.

Мальчики решительно ничего не понимали и даже были рады происходившей в доме суматохе. Это непонимание спасало их от преждевременнаго холода жизни. Наконец наступил и роковой день "сукциона", как говорила нянька Ермиловна. Елизавета Петровна с утра заперлась в своей комнате, теперь совершенно пустой, и не желала показываться. У подезда толкались какия-то темныя личности в полушубках и чуйках. Благообразный седой старичок-пристав приехал ровно в одиннадцать часов и поздоровался с Зиночкой, как старый хороший знакомый.

-- Что делать, барышня: все мы под Богом ходим,-- ласково проговорил он, надевая свою бронзовую цепь.-- Тяжелое наше ремесло...

Комнаты ромодинскаго дома сразу наполнились специально-аукционной публикой, которая ходила по всем комнатам, ощупывала мебель, приценивалась к разным незнакомым вещам и горячо советовалась по углам. Были тут и купцы, и чиновники, и городския торговки -- жажда легкой наживы соединила всех в одно живое и алчное целое. Зиночка оторопела, когда в этой толпе увидела Сеничку Татаурова и одного из братьев Черняковых -- неужели и они будут что-нибудь покупать? В следующий момент девушке сделалось совестно, совестно не за себя, а за них... Она хотела выйти из комнаты и не могла: ее что-то приковывало остаться здесь до конца. Ни Татауров ни Черняков даже не поздоровались с ней...

-- Начните с дорогих вещей,-- советовал Черняков приставу.-- А то что мы будем здесь толкаться напрасно...

Но пристав не согласился, ссылаясь на опись имущества. Черняков и Татауров даже не сняли шуб и ходили по комнатам, точно где-нибудь в лавке. Зиночка поняла, куда пойдут рояль и "Рогнеда", но теперь ей было все равно. Только скорее бы все кончилось и скорее бы выбраться из этого дома.

-- Лампа висячая, для столовой,-- начал пристав каким-то деревянным тоном, как читают дьячки.-- Оценена в три рубля: кто больше?

-- Накидываю гривенник...-- донеслось от дверей, где жалась кучка каких-то "сшибаев".

-- Три рубля десять копеек... Кто больше? Раз... Три рубля десять копеек... Кто больше? Два... Три рубля десять копеек... Кто больше? Три.