Кишот

– Честно говоря, – решил Санчо встать на защиту Кишота, – у него и сейчас обезоруживающая улыбка и безупречные старомодные манеры. И со мной он совершенно не эгоистичен.

– Ты предан ему. Понятно, – ответила Женщина-Трамплин. – Это хорошо, но тогда последующее расстроит тебя, поскольку я вынуждена буду рассказать о вероломстве, даже предательстве. Ты точно хочешь все это услышать? Хотя какая разница. Я здесь, чтобы познакомить твоего отца с его забытым прошлым.

– Дело в том, что я уже давно должна была быть мертва. С этого и начнем. Я должна была умереть, но мое тело решило иначе. Мне пришлось столкнуться с последствиями этого решения. Смириться с ними, и рак в моей груди был уничтожен. Последствия включали двойную мастэктомию, удаление части подмышечной ткани и нескольких мышц грудной клетки. И химиотерапию. Когда пройдешь через все это, больше не думаешь о себе как о чем-то живом. Считаешь себя тем, кому повезло не умереть. Именно этим я и являюсь с тех пор: той, кому повезло не умереть, той, кто переживает последствия своего спасения. Ты больше не думаешь, что у тебя есть пол или сексуальность. Ты считаешь себя той, что не умерла, продолжаешь жить, не имея на то ни малейшей причины. Тому, кто находится в этом состоянии принятия последствий, очень нужны простые вещи, поддержка и любовь. Твой отец не смог дать мне ни того, ни другого.

– Он тогда был кем-то вроде журналиста-фрилансера, – Женщина-Трамплин снова обращалась к Санчо, – занимался расследованиями. Он предпочитал такие слова. Специалист по разведке. По крайней мере в своих собственных глазах. Не думаю, что он был хорошим специалистом в этом. Но он всегда хорошо говорил. Он говорил, что докапывается до мрачной истинной реальности этого мира, сокрытой так глубоко, что большинство из нас даже не подозревают о ее существовании и всю свою жизнь проводят среди приятных выдумок. Женщины – их было предостаточно – слушали, развесив уши. А через какое-то время переставали замечать его и уходили своей дорогой. Возможно, то, что от него осталось, верит, что эта телевизионная Салма тоже станет его слушать.

Люди называли его параноиком, и он соглашался с таким определением. У него была целая теория паранойи. Вряд ли он сейчас это помнит. Он говорил, что паранойю следует рассматривать как явление по сути позитивное, ведь параноик верит, что у всего происходящего в мире есть причина, что у жизни есть смысл, пусть и скрытый. Он никогда не говорил с тобой об этом? Да, видимо, эту часть себя он тоже утратил, как и многие другие. Явление, противоположное паранойе, утверждал он тогда, – энтропия, и оно по сути трагично, поскольку считает нашу Вселенную абсурдной. Говорил он очень красиво. Писал, правда, хуже. Ему приходилось по-прежнему ютиться в маленькой квартирке в Кипс-Бэй. Ая к тому моменту как раз заработала свои громадные деньги, и между нами сразу встала зависть. Он редко заходил ко мне в эту квартиру, потому что завидовал, что я живу здесь. Это было так глупо! Завидовать мне тогда было совершенно не в чем. Искалеченное тело, химиотерапия, трансформация в бесполое не умершее существо, эдакого трикстера, которого выпустила из лап обманщица-смерть. Я бы еще поняла, если бы он завидовал моей удаче, но он завидовал моей квартире. Вот таким он был мне братом. Сводным, конечно. Полубратом. Он не был мне братом даже на нашу кровную половину.

Я всегда помогала ему подняться, когда его бросала очередная женщина. А они его постоянно бросали. Когда поток красноречия иссякал, женщины видели, что мужчины-то рядом и нет, раскланивались и были таковы. Ему не с кем было строить реальные отношения. Однако казалось, что все, что заботило его тогда, – найти новую кратковременную связь. Следующее нереальное. А когда ему делали ручкой, он бежал ко мне. Он приходил к своей Женщине-Трамплину, чтобы оттолкнуться от нее и взлететь; я, конечно, сама виновата, все время утешала его вместо того, чтобы сказать: эй ты, сволочь, неужели не видно, кому из нас сейчас нужны поддержка и толчок? Я должна была так ему сказать, но не сказала. Поднимать других, быть им опорой для прыжка – это мое. Так что я не жалуюсь… Песня, благодаря которой он придумал мое прозвище, появилась в год, когда я заболела… Он зреет, гнев. Копится кучами, как мусор на улицах Нью-Йорка. А потом происходит что-то, и он вырывается наружу, и не дай бог никому попасться на пути этой лавины.

Солнце скрывалось в водах Гудзона, и все трое в молчании наблюдали с террасы квартиры, как оно исчезает, как яркий свет растворяется в водном мраке, словно мечта, которую забыли. Женщина-Трамплин была, напротив, неугасима, она пылала огнем и ничего не забыла; все, что накопилось у нее внутри за долгие годы разлуки, сияло, как второе солнце, которое даже не собиралось садиться, по крайней мере до того, пока не будет решено их жаркое дело.