Кишот

Если я использую смерть Сестры в своей книге, будет ли это посягательством на частную жизнь и законно ли вообще? И кто именно умрет в книге? Позднее Брат приписал постскриптум: Неужели я такой засранец?

Сестра проснулась и тут же посмотрела прямо на него, она включилась в происходящее, испугалась и явно не понимала, что происходит. Она сказала несколько фраз, адресованных другим людям, словно приняла Брата за кого-то еще, а потом вдруг взглянула на него с ужасом и требовательно спросила:

– Я ведь не умираю?

Он ответил, ни на секунду не замешкавшись.

– Нет, – сказал он. – Нет, милая, все в порядке. Просто тебе нужно немного отдохнуть.

После он еще долго спрашивал себя, правильно ли ответил ей тогда. Что он сам предпочтет услышать от тех, кто будет рядом, когда придет его черед задавать этот вопрос: сладкую ложь или правду, которая поможет ему подготовиться к величайшему таинству окончания жизни? Он думал, что предпочел бы знать правду. Но каждый, кого он спрашивал, говорил: “Я бы ответил точно так же, как ты”. Вот вам еще пример – люди предпочитают фактам вымысел.

Сестра едва заметно кивнула.

– Рада, что ты приехал, – сказала она, уже точно узнав его. – Это просто замечательно.

Она слегка улыбнулась и вновь провалилась в сон.

Я получил то, ради чего приехал, подумал он: отпущение грехов.

Лежа в кровати, Брат прислушивался к звукам ночного города. На Манхэттене симфонию ночи исполнял оркестр спешащих на вызов машин – пожарных, скорых, полицейских; к ним иногда добавлялся шум работающей под окном ремонтной или снегоуборочной техники. В Лондоне он слышал голоса, а поскольку с самого приезда сюда находился где-то между реальностью и вымыслом, уже не мог сказать, принадлежат ли они живым людям, призракам, ангелам либо демонам, не пришли ли они из какой-то другой реальности, не слышен ли ему небесный глас, как слышали их великие мистики, Жанна д’Арк, Иоанн Богослов, Шри Ауробиндо, Ошо, Будда. Этот город вопил от боли, взывал к ночным небесам о помощи. Смертные мужчины и женщины кричали в отчаянье и агонии, не находя дороги к счастью и покою. Монстры на лондонских крышах, похожие на гигантских суккубов, глубоко вдыхали и тянули из людей надежду и радость.

Брат пересек океан и оказался в гуще этого ужаса лишь затем, чтобы заслужить любовь женщины, которую он, как выяснилось, даже не знал.

Мы с Кишотом больше не два отдельных существа, думал он. Теперь я – часть его, так же как он – часть меня.

На следующий день Сестра заявила, что в четыре пополудни состоится скромное семейное чаепитие. Услышав это, судья и Дочь хором ответили:

– Отличная идея! – и стали наперебой предлагать свои услуги в приобретении пирожных, булочек, кексов и ячменных лепешек. Дочь вызвалась приготовить сэндвичи с огурцом.

– Мы будем пить чай внизу, – раздавала Сестра дополнительные распоряжения. – И пусть там играет музыка. Мне осточертела эта спальня. В ней живет очень больная женщина, которая со временем становится невыносимой.

Сестра поднялась с кровати и стала наряжаться, Дочь помогла ей надеть юбку из индийской парчи и белую блузку, а также старинные индийские украшения из серебра – не из знаменитого отцовского магазина “Зайвар бразер”, а с ювелирного рынка в районе Завери-базар в городе, который она упрямо продолжала называть Бомбеем. Цены на Завери-база-ре определялись не древностью украшения или сложностью работы ювелира, а исключительно весом изделия и чистотой металла. Ей близок такой конкретный подход, говорила Сестра. Размытым понятиям о таланте художника и прелести ушедших времен она тоже предпочитала конкретику по-настоящему стоящих денег веса и пробы. Дочь принесла цветок магнолии, и Сестра закрепила его у себя в волосах. Судья нарядился тоже, он надел свой лучший вечерний наряд – великолепное серебристое платье-футляр с кружевными оборками ниже колена.

– В стиле Сесила Битона, – пояснил он Брату. – Сэра Сесила Битона, если угодно.

Все трое, Дочь, Брат и судья, помогали Сестре спуститься. Дочь с распростертыми руками, не давая матери упасть, шла спиной вперед на несколько ступенек перед ней, а мужчины с двух сторон поддерживали ее сзади, помогая передвигаться медленно, один неуверенный шажок за другим. Сотрудники хосписа, готовые прийти на помощь, держались чуть в стороне – эти великодушные люди понимали, что речь идет о сугубо семейном торжестве. (На время чаепития они поднялись наверх, в спальню Сестры. Когда торжество завершилось, Сестра позволила одному из них, сильному молодому парню, отнести ее в кровать на руках.)

– Сегодня я мать и хозяйка вечера? – спросила Сестра, как будто кто-то мог в этом сомневаться, и вскоре чай был разлит, пирожные и сэндвичи с огурцом разобраны, и всех присутствующих охватило чувство удовольствия, смешанного с болью от того, что все понимали: нечто прекрасное происходит здесь в последний раз.