День труда. Путешествие в Долину Любви пока подождет, сначала надо разобраться с отвратительным случаем в туристическом лагере. Кишоту было свойственно думать, что каждый, кто обращается к нему, делает это из дружелюбия, и он приветствовал всех незнакомцев любезной и (как правило) обезоруживающей улыбкой, а потому, когда на озере Капоте молодая белая женщина необъятных размеров в джинсовом комбинезоне,
– Что это такое? – спросила она, тыкая пальцем в карту. – Вы здесь что, разрабатываете свои планы?
– Мы такие же путешественники, как и вы, – сдержанно ответил Кишот, – вполне естественно, что нам надо разработать маршрут по карте.
– А где ваши тюрбаны и бороды? – не унималась дама, махнув рукой в его сторону; ее палец гневно указывал прямо на Кишота. – Ваш народ носит тюрбаны и бороды, верно? Вы специально сняли их и побрились, чтобы одурачить нас всех, да? Тюрба-ны! – медленно повторила она, крутя ладонью вокруг головы.
– Думаю, что не погрешу против истины, если скажу, что ни разу в жизни не надевал тюрбан, – ответил Кишот с долей недоумения в голосе, что крайне не понравилось его собеседнице.
– Вы выглядите как подозрительные иностранцы, – сообщила белая женщина, – и изъясняетесь как иностранцы.
– Подозреваю, что в лагере на озере Капоте крайне мало местных жителей, – пояснил Кишот, по-прежнему улыбаясь все более неуместной улыбкой. – Сюда приезжают туристы, верно? Вы, должно быть, сами прибыли издалека?
– Это просто что-то.
Тут в разговор вмешался Санчо, горячий, как все юнцы.
– Мадам, – сказал он (по крайней мере, ему удалось вежливо начать), – не могли бы вы сделать одолжение и перестать лезть в наши дела.
Его слова подлили масла в огонь. Женщина повернулась к Санчо и ткнула обличающим пальцем в его сторону.
– Ща и
Возле них уже собралась небольшая толпа зевак, которая заметно росла по мере того, чем громче вопила женщина. Подошли и охранники лагеря. В форме, с оружием на поясе, воплощенные закон и порядок.
– Вы двое мешаете всем! – заявил один из них. На женщину он даже не взглянул.
– Вам следует собрать свои вещи и немедленно покинуть территорию, – сообщил второй.
– Кто вы по вероисповеданию? – осведомилась дама.
– Благодаренье небесам, – с меньшей учтивостью ответил ей Кишот, – теперь, когда нам с сыном посчастливилось пройти через первую долину, мы счастливо освободились от власти любых доктрин.
– Чего-чего? – не поняла его белая женщина.
– Я оставил в прошлом любые догмы, в том числе идею веры либо неверия, – пояснил Кишот, – я совершаю великое духовное странствие, дабы очиститься и стать достойным своей Возлюбленной.
Мужской голос из толпы пояснил:
– Он утверждает, что он мерзкий безбожник!
– Он точно замышляет здесь что-то, – заявила белая женщина. – У него с собой карта. Он может быть из ИГИЛ.
– Не может, нельзя быть мерзким безбожником и одновременно состоять в ИГИЛ. – Первый охранник продемонстрировал недюжинную способность к логическому мышлению и желание восстановить порядок. – Не будем поддаваться эмоциям, дамы и господа.
– В прежние времена, – Кишот в последний раз попытался воззвать к разуму собравшихся, – когда женщину объявляли ведьмой, доказательствами служили наличие у нее “фамили-ара”, чаще всего кота, метлы и третьего соска, чтобы дьявол мог сосать молоко. Коты и веники при этом имелись почти в каждом доме, да и раны на теле в те времена не были редкостью. Так что простого крика “Ведьма!” было вполне достаточно. Доказательства присутствовали в каждом доме и на теле каждой женщины, так что все подозреваемые автоматически оказывались виновными.