Кишот

Благодаря этому лингвистическому акту обладания страна вновь стала выглядеть осмысленно. Необъяснимые перемещения в пространстве и времени прекратились. В мир вернулась упорядоченность, подарившая Санчо иллюзию, что он, по крайней мере, понятен. Они продолжали свое путешествие, следуя плану Кишота. После Кливленда Баньян, Пенсильвания (население 108260 чел.), затем Питтсбург (население 303625 чел.), а потом Филадельфия (население 1568000 чел.). Далее через несколько штатов в направлении на Чосер, Нью-Джерси (население 17000 чел.) и Гекльберри, штат Нью-Йорк (население 109571 чел.). Скоро покажется сам Изумрудный город. Погода, однако, сделалась крайне переменчивой – изнуряющая жара сегодня и леденящий холод завтра, аномальное пекло и град, засухи и наводнения. Кто знает, такой переменчивой погода могла стать навсегда. По крайней мере, географическая стабильность казалась восстановленной. Почему? В мире, поднявшемся выше знания, “почему” не существовало. Существовала лишь эта странная парочка – отец и его зачатый в непорочности сын, спешащие навстречу собственной гибели.

Бог, – решил Санчо, – похож на Клинта Иствуда в “Человеке без имени ”. Почти не говорит, держит мысли при себе, но то и дело – он Бродяга Высоких Равнин – мчится в город, пожевывая сигару и отправляя всех прямиком в ад. Во многом он – полная противоположность папаше К., который вообще никогда не затыкается. Когда Санчо становится невмоготу слушать “отца ”, ему по кайфу воображать, что Бог едет с ними в машине. Бог – это Тишина. Временами как раз то, что нужно.

Они мчались в город. Никаких сигар; они вполне могли оказаться теми, кто отправится прямиком в ад. Он, “отец ”, видел лишь свое странствие, слышал лишь то, что хотел слышать. Санчо видел все и слышал все. Со всей Америки собрал он коллекцию кислых лиц гостиничных портье, барменов и продавщиц круглосуточных магазинов.

А теперь у него тоже есть Возлюбленная, к которой он стремится.

– Мой дорогой Санчо, – обратился к сыну сидящий за рулем “круза” Кишот, – я должен предупредить тебя: мы приближаемся к великому городу, где нас ждут мазбут препятствия. Великий город – объект великих желаний. Можно сказать, что многие желают оказаться здесь так же страстно, как я желаю мисс Салму Р. Соответственно, этот город охраняют могущественные стражи, так же как прежде, а во многих частях света и поныне, женщину охраняли от бесчестья; так же, как мисс Салму Р. охраняют от нежелательных визитеров, к коим я, по очевидным причинам, себя не отношу.

– По каким это причинам? – язвительно спросил Санчо. – Как я голову ни ломаю, ни одной очевидной причины назвать не могу.

– На самом деле причина всего одна, – не обиделся Кишот, – и она состоит в том, что в своих посланиях – не столь частых, чтобы вызывать раздражение – я демонстрирую стиль ухаживаний, верное сочетание витиеватости и самоуничижения, даже, не побоюсь сказать, некоторое литературное изящество. Я обращаюсь к ней как к женщине, заслуживающей определенного обращения, и она, как женщина, достойная этого обращения, тут же это увидит. Я не пру напрямик, как бык, как самец. Я иносказателен, сдержан, лиричен, философичен, нежен, терпелив и благороден. Я понимаю, что должен стать достойным ее, а она, видя, что я это понимаю, считает это понимание моим достоинством, и я открываюсь ей как самый достойный из всех ее воздыхателей. Тот, кто не понимает, как важно быть достойным, никогда не сможет и обрести это, столь недооцененное им, качество.

– Когда ты так говоришь, – признался Санчо, – я жалею, что задал тебе вопрос.

Конец сентября. Вечера становятся беспросветнее, ночи холоднее, опадающие листья кружат вокруг них, словно птички. Они плывут по магистрали, как во сне. Против ожиданий машин почти нет, никто не перекрывает им путь, перед ними лишь изгибы серебристой змеи дороги.

– Похоже, старый город, куда мы направляемся, решил прекратить оборону, – сказал Санчо. – Он так и приглашает нас войти.

Рауэй, Линден, Элизабет, Байонна.

– Вот и мы, – сжатый кулак Санчо взметнулся в воздух, – кто не спрятался, я не виноват!

Кишот потрепал его по плечу.

– Дорога – это язык, – сказал он, – а тоннель – разверстая пасть. Город просто проглотит тебя.