Кишот

Особняк на пляже Джуху на самом деле состоял из двух строений с обнесенным решеткой садом посредине. Небольшое двухэтажное здание выходило фасадом на улицу, за ним начинался сад с искусственными прудами и увитыми буген-виллеями шпалерами, в конце которого находился главный трехэтажный особняк, обращенный к морю. Интерьеры обоих зданий обильно украшали полотна Макбула Хусейна, Саеда Разы, Васудео Гайтонде и Кришена Кханны, а сад – старинные скульптуры, изображавшие Шиву, Кришну и Будду. – Как же так получилось, что великие художники, старинные и современные, просто смотрели на это с дорогих стен, почему могущественные божества остались недвижимы на залитых солнцем постаментах? Зачем нужен талант, зачем все эти святость и божественность, если они не могут защитить двенадцатилетнюю девочку в ее собственном доме? Позор вам, художники, божества! Сойдите со своих пьедесталов, спуститесь со стен и помогите! – Никто не помог. – Домогательство произошло в выходной, когда Салма шла через сад от главного особняка к двухэтажному зданию, где располагались главные кухни, в надежде чем-нибудь перекусить днем. Наверху в маленьком доме были и личные покои Бабаджана, где он жил своим порядком. В саду его можно было застать только во время молитвы – молился он пять раз в день, как это делают по-настоящему религиозные люди или те, кому особенно важно вымолить у Бога прощение, – он выносил в сад свой молитвенный коврик, расстилал его на берегу одного из искусственных прудов и опускался на колени, обратив свой взор к Мекке. Не станем таить горькую правду: грешил Бабаджан так же часто, как молился. В тот день, когда Салма направлялась к холодильнику и вокруг не было посторонних глаз, никаких слуг, шоферов или охранников, он появился перед нею из тени дерева, словно демон, схватил за руки, притянул к себе и дважды страстно поцеловал, во второй раз, как мы уже упоминали, с языком. Когда она стала убегать, он пробежал за ней несколько шагов, характерно посмеиваясь – хи-хи-хи, – и в его смехе, который она всегда считала выражением стариковского добродушия, звучала угроза. Когда ему надоело за ней гнаться, он просто пожал плечами, презрительно махнул рукой и ушел к себе наверх.

И вот маленькая девочка бежит к матери, заливаясь слезами. До того как она окажется в материнских объятиях, нам следует поведать кое-что еще о жизни в этом большом несчастливом доме. Глядя на эту ситуацию, мы должны понимать, что ни мать Салмы Аниса, ни ее бабка Дина не могли не знать о порочных наклонностях Бабаджана. Если в детстве Аниса тоже была его жертвой, мать раньше дочери, она никому об этом не рассказала, возможно, кроме собственной матери, чьи уста, однако, сковала печать вечного молчания. Как бы то ни было, и Дина, и Аниса не раз увещевали Салму: “Ты не должна оставаться с Бабаджаном наедине. Кто-то, хотя бы няня, всегда должен быть в комнате. Иначе это будет неприлично, сама понимаешь”. Девочка же знала, знала всю свою жизнь, что бабушка с дедушкой не живут вместе, что в особняке на пляже Джуху, как ни жаль, негативная энергетика, которую она изо всех сил старалась не замечать. Она решила, что предостережения родственниц вызваны этой энергетикой, что ей предписывают принять чью-то сторону и дружба с дедушкой будет расценена как предательство по отношению к бабушке. В своем нежном возрасте она не знала, что такое страх, еще не столкнулась с ним в жизни, к тому же обладала той же независимостью, что вела по жизни ее мать и бабушку, и порой нарушала их запреты и составила о дедушке свое собственное мнение, даже, скажем прямо, полюбила его. Несмотря на недовольные лица и увещевания старших женщин семьи, она любила сидеть с ним в саду и слушать восхитительно страшные сказки о бхутах и джиннах, существах из огня и дыма, предпочитавших питаться маленькими девочками. Ей нравилось, что он всегда предлагал ей задавать ему вопросы, даже опасные вопросы.

– Бабаджан, – спросила она у него однажды, изумляясь собственной дерзости, – а что будет, если я скажу тебе, что Бога нет?

В ответ он от души расхохотался.

– Кто вложил эту идиотскую идею тебе в голову? – сказал он без тени гнева, с которым, она боялась, мог бы ей ответить. – Тебе должно быть не меньше пятнадцати, только тогда у тебя может появиться такая точка зрения. Тогда и приходи, я тебе отвечу.

Образ доброго, веселого, терпимого деда, человека широких взглядов, стал для нее важным. Она прятала его в собственной голове, потому что знала, мама с бабушкой такого не одобрят, и это был ее важный секрет, она даже думала, что должна попытаться установить мир между старшими родственниками, и по-детски вынашивала грандиозные планы, как это осуществить. Однако ярость, с которой бабушка пресекала любые попытки заговорить о Бабаджане, удерживала ее от воплощения этих планов в жизнь. И вот теперь, в двенадцать лет, убегающая и напуганная, она поняла эту ярость, поняла все, и ей показалось, что до сих пор она ничего в этой жизни не знала.