Кишот

Это все, говорит он мне, ладно, премного благодарен, но остаются вопросы: (а) что между вами произошло и (б) какая она на самом деле. Ну, когда нимб свой снимает. Он начинает отвечать на последний вопрос, чтобы я подольше повисел в неизвестности, чтобы помучить меня – до чего противно! Ну, говорит он, он не видел ее много лет, поэтому картинка из его памяти давно могла устареть. У него в голове она высокая женщина с копной черных волос, сияющими глазами и большим носом. Это очень теплый, веселый и умный человек, и у нее самый тяжелый характер из всех знакомых ему женщин, да и мужчин тоже. В его воспоминаниях она совсем не продвинулась – не так, как сейчас, – и рассказывает анекдоты про поляков, анекдоты про евреев, которые разве что евреи могут рассказывать, и анекдоты про чернокожих; запиши кто-то тогда это на айфон, сейчас ее карьере пришел бы конец, но в то время айфонов ни у кого не было, а позднее, уйдя с Уолл-стрит, где все практиковали подобный юмор на дружеских попойках, она сильно изменилась и стала рассказывать только самые невинные анекдоты, вроде анекдотов про барабанщиков. – Что за анекдоты про барабанщиков? – Как зовут барабанщика, которого бросила девушка? Бездомный. Как зовут барабанщика, у которого нет работы? Ринго.

Ха-ха три раза.

Очевидно, что ему совсем не немного страшно звонить ей, он боится увидеть ее вновь, седой и с лысеющей черепушкой вместо былых локонов. Боится, что она захлопнет дверь у него перед носом: “Нет, все это в прошлом!” – прямо как Настасья Кински в одном из вариантов сценария фильма “Париж, Техас”, – хотя, наверное, больше всего он боится обратного: что при виде него ее лицо медленно расплывется в широченной улыбке, улыбке, которую она прятала все эти годы, и она раскроет ему свои объятия, со слезами начнет гладить по щеке и говорить: “Какими же мы были идиотами, что потеряли друг друга почти на всю жизнь!”; что с огромной любовью она примет и меня, приготовит нам потрясающий праздничный ужин, и они, держась за руки, станут ночь напролет рассказывать друг другу, как жили все эти годы, просить прощения, изливать друг на друга братскую любовь. А через двадцать четыре часа он возьмет и наступит на какую-то мину под землей, и живущий в ней монстр вырвется наружу, она станет орать на него, обзываться, велит уходить и больше никогда не осквернять своим присутствием ее порог, и он, разбитый на куски, окончит свой век у сточной канавы возле ее дома. В конце концов, она только наполовину ему сестра, и он боится ее полусестринской полулюбви.

Она победила рак, он слышал, у нее был рак груди лет десять назад, двойная мастэктомия, видимо, она преодолела болезнь и уже давно находится в стадии устойчивой ремиссии. Он боится увидеть на ее лице следы прожитой ею жизни и боится, что она увидит на его лице следы его жизни. После смерти отца они сошлись довольно близко. Она называла его “Смайл-Смайл”, а он ее “ЖэТэ”, или просто Трамплином. Оба питали слабость к хорошей еде и часто ходили ужинать вместе. Наверное, были размолвки. Наверное, все тепло и веселье закончилось, когда он сказал нечто, а она услышала в сказанном им какой-то намек, которого там вовсе не было, и, словно в нее вселился дьявол, начала орать на него. Да, прямо в общественном месте. Это потрясло его и вынудило уйти. После этого их совместные ужины происходили все реже, а потом и вовсе сошли на нет. Но на одном из них он все же совершил то, что нельзя простить.

Ты ударил ее? – спрашиваю я. – Дело в этом? Изо всех сил заехал по лицу так, что у нее даже кровь из уха пошла и она всю оставшуюся жизнь борется против мужского домашнего насилия?

Нет.