Кислород

Иногда я задумываюсь: а не следят ли за мной? Учитывая обстоятельства, нельзя исключать, что какой-нибудь хакер экстра-класса, согласившийся сотрудничать с полицией, сел мне на хвост. Он мог проанализировать мою активность в сетях по датам. Но я добровольно иду на этот риск. Если вдруг меня разоблачат, скажу все как есть: я не делаю ничего плохого; я воображаю себя ангелом-хранителем девушки, которую мой отец четырнадцать лет держал в заточении, потому что это помогает мне выжить. Я ощущаю на себе груз ответственности. Чувство вины – это надолго; если не верите, спросите моего психотерапевта. В смысле, Наиму, а не Франческу. Мои приключения в Милане – особая история. Благополучие Лауры стало у меня навязчивой идеей, достаточно взглянуть на полки стального стеллажа в контейнере. Да, в том самом месте, где происходили все эти ужасы. Теперь я провожу там большую часть дня, склонившись над рабочим столом. Такая вот форма искупления. Такая вот форма безумия. Меня накрыли стеклянным куполом: в первые мгновения я не двигался, стараясь сохранить самоконтроль. Затем начал шевелить усиками.

Лаура так и не ответила на мое приветствие, но не убрала меня из друзей. А я стараюсь не заявлять о себе и только в одном случае не выдерживаю и ставлю лайк: когда вижу фото ее тени. От этих фоток у меня начинается внутренняя дрожь.

Хоть я то и дело заглядываю в ее аккаунт, это не дает мне возможности узнать о ней что бы то ни было, даже какой формы у нее руки. Невозможно различить черты ее лица, определить цвет стен в ее комнате. Тот, кто никогда ее не видел, должен довольствоваться деформированным силуэтом: неестественно длинные ноги, размытый профиль, расплывчатые отражения. Возможно, она видит себя именно такой. Но с каждым днем ее образ обретает все большую четкость. А я ее подбадриваю.

Она ничего не пишет. Даже комментариев. Только фотки и песенки. На песенки я набрасываюсь, как одержимый, пополняю ими свой единственный плейлист, который носит недвусмысленное название: «Лаура». Ее музыка становится фоном каждого моего дня.

Но вообще-то она меня беспокоит: когда человек присутствует в сети, оставаясь почти анонимом, это говорит о многом. Она ни разу не запостила фото парня, с которым встречается уже несколько месяцев (его профиль скрыт). Возможно, у них споры по этому поводу. Я бы на его месте чувствовал себя обиженным. Подумал бы: она считает, я – недостаточно яркая личность, чтобы показывать меня цифровому миру. Ну и пусть, самое главное – реальный, ощутимый контакт, состоящий из взглядов и слов, хотя некоторое время назад появился еще один, виртуальный способ коммуникации, в котором каждый выставляет себя напоказ, и с хорошей, и с плохой стороны. Прятать кого-то, присутствующего в этом измерении твоей жизни, значит исключить его из одной из собственных ипостасей, пусть даже ты ходишь с этим кем-то ужинать в кафе, и все такое прочее. Что он рассказывает о себе? Кто он такой, откуда взялся?

«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не останавливай меня сейчас…» Когда слушаешь песню в сотый раз, она воспринимается как мантра, уже не различаешь слов, от музыки остается лишь вибрация, которая говорит с тобой, точно дуновение ветра. Такое же, как то, что заставляет сейчас скрежетать на петлях дверь контейнера. Скоро будет гроза; ива бьет ветками по рифленому железу. Я не отрываясь смотрю на остов человечка из проволоки, к которому осторожно прилепляю немного пластилина, чтобы придать выпуклость бедру. И в свете настольной лампы разглядываю фото, снятое тайком во время последней слежки: Лаура в вагоне метро, ее взгляд устремлен в пространство. Равнодушие окружающих – это нечто вроде прибежища. Порой она настолько уходит в себя, что пропускает нужную станцию. Но не злится на себя, а напротив, улыбается затаенной улыбкой. И пропускает еще одну… С улицы налетел такой порыв ветра, что, казалось, сейчас он разорвет железный ящик, где я сижу. А затем раздался лязг, от которого у меня перехватило дыхание. Я сразу понял, что произошло: от ветра упал массивный железный засов. Я был заперт снаружи.

Во время обыска пришло постановление о взятии меня под стражу до выяснения всех обстоятельств дела. Это, как мне объяснили, превентивная мера пресечения: если бы я остался дома, то мог бы уничтожить возможные улики. «Какие еще улики?» – спросил я. Никто и не подумал мне отвечать.

Мартини явился на виа Саффи утром следующего дня. Меня отвели в комнату свиданий. Вид у него был похоронный.

– Лука, нам надо поговорить.

Я чуть не расхохотался ему в лицо.

– Да неужели?

Они забрали моего отца в одних пижамных штанах, не дав ему прожевать кусок яичницы с луком. Даже не дали времени привести себя в порядок. Очки так и остались лежать на столе, а без них он не мог прочесть ни строчки… Сам я провел ночь в камере, не имея понятия, в чем нас обвиняют. Мне сказал об этом Мартини.