Кислый виноград. Исследование провалов рациональности

1) Объяснение с точки зрения последствий не предлагается явно, скорее, на него намекают. Фуко использует технику риторического вопроса; Бурдье делает вид, что «все происходит так, как будто» культурное поведение может объясняться его эффективностью в недопущении аутсайдеров[248].

2) При объяснении на читателя обрушивается каскад глаголов без подлежащего, соответствующий свободно плавающим намерениям, которые не могут быть приписаны ни одному индивиду.

3) Существует презумпция, что вопрос Cui bono? не просто один из многих вопросов, которыми полезно руководствоваться при исследованиях, но некоторым образом привилегированный вопрос.

4) Предлагаемое объяснение при более внимательном анализе оказывается чистой фантазией – ловким бездоказательным объяснением, которое мог бы придумать любой, у кого есть крупица остроумия и изощренности. Лейбниц сухо замечал о философах-неоконфуцианцах: «Сильно сомневаюсь, что у них хватило пустой утонченности допустить существование мудрости, не допуская существования мудреца»[249]. Фуко, Бурдье и им подобным, конечно, хватает утонченности постулировать дьявольский план без дьявола, который бы его вынашивал.

Однако не все объяснения с точки зрения последствий относятся к этой грубой разновидности. Среди более изощренных способов обосновать такие объяснения можно привести следующие:

1) Поведение может объясняться его последствиями, если те были запланированы актором[250].

2) Незапланированные последствия также могут объяснять поведение, если имеется некий другой агент, который (а) получает выгоду от этого поведения, (б) понимает, что он извлекает выгоду из него, и (в) способен поддерживать или усиливать это поведение, чтобы извлекать выгоды[251].

3) То же самое объяснение приводится, когда агент сам признает, что поведение имело незапланированные и благоприятные последствия, которые затем его подкрепляют[252].

4) Даже когда последствия не запланированы агентами, которые их производят, и не признаются агентами, которые извлекают из них выгоду, они объясняют поведение, если описан механизм обратной связи между последствиями и поведением. Естественный отбор – важный пример такого механизма[253].

5) Даже если ни одно из указанных условий не выполняется, можно ссылаться на последствия в качестве объяснения при наличии некоторого общего знания, гарантирующего существование механизма обратной связи, даже если мы не в состоянии описать его в каждом конкретном случае[254].

6) Или же объяснение может полностью обойтись без намерения, признания или обратной связи и вместо этого основываться на точно установленном законе последствий[255].

Я не могу здесь обсуждать эти разновидности функционального объяснения, лишь только скажу, что (1)-(4) имеют широкое применение в социальных науках, тогда как (5) и (6) имеют более сомнительный статус[256]. Позвольте мне вместо этого прямо обратиться к вопросу об объяснении с точки зрения последствий, которые, по сути дела, являются побочным продуктом объясняемого. Работы Пьера Бурдьё поднимают этот вопрос в самой острой форме, поскольку именно такие объяснения составляют их суть. Если отбросить случайные промахи, он прекрасно отдает себе отчет в том, что способность производить впечатление и достигать отличия несовместима с намерением это делать. Так, например, символическое поведение мелкой буржуазии объясняется через самоподрывное намерение произвести впечатление[257]. Однако общий сюжет «Отличия» состоит в том, что поведение, успешно производящее впечатление, также может объясняться через успех как объективную или неосознанную стратегию, подчиненную цели. Однако остается неясным, что имеется в виду под объективной стратегией. Нам так и не говорят, как отличить поведение, которое лишь по случайности служит интересам агента (Бурдьё ведь наверняка согласился бы, что такие случаи есть?), от поведения, которое может быть объяснено фактом того, что оно им служит.