KISS. Лицом к музыке: срывая маску

Главной проблемой при работе над следующим альбомом, Asylum, заключалась в том, что мой якобы партнер вел себя точь-в-точь, как наша звукозаписывающая компания. Джину было все равно. Он появлялся в студии, до этого провозившись всю ночь с какой-нибудь третьесортной группой, которую он продюсировал. Измученный, он выдавливал из себя какую-нибудь сырую песню, которую планировал включить в наш альбом. Разумеется, он хотел получить процент с песен на пластинке, но в очередной раз он не мог предоставить ничего путного. Он попросту не уделял этому время. Когда я намекал, что от него мало толку, он тут же начинал уверять меня: «Нет, я выкладываюсь на все сто процентов».

Чувство, что в наши ряды закрался предатель, росло каждый раз, когда Джин отрицал, что лажает и не уделяет должного внимания группе. Кто-то явно вел двойную игру и думал только о себе. В его повестке дня KISS занимали далеко не первое место.

Ты единственный человек, на которого я мог положиться.

Когда я озвучил Джину свои подозрения, он сказал: «Ну, ты тоже можешь пойти и заняться чем-нибудь еще». Его ответ попахивал дерьмом. Если бы я так поступил, не было бы ни группы, ни музыки, ни альбомов. Я не собирался сидеть сложа руки и смотреть, как распадается группа. Он это прекрасно знал. Мало того, его предложение заняться «чем-нибудь еще», продиктовано его собственным решением заниматься посторонними вещами. В отличие от него я не искал оправдания для других дел. Не похоже, чтобы он советовался со мной о своих планах. Он просто действовал в своих эгоистических интересах, не думая обо мне.

Он также выработал новую привычку использовать логотип KISS и свой образ из группы для личных проектов без моего ведома, прекрасно понимая, что со мной необходимо советоваться по таким вопросам. Когда я выступал против этого, он выдавливал из себя слабое неискреннее «извини», лишь затем, чтобы все повторилось в следующий раз, словно мы никогда не говорили об этом. Он явно собирался действовать, как ему заблагорассудится, невзирая на какие-либо протесты с моей стороны или даже на свои юридические обязательства по нашему партнерству. Для Джина извинение было лишь инструментом, чтобы успокоить меня, пока он не совершит следующий эгоистический поступок. На самом деле он никогда не имел в виду «извини меня за то, что я так поступил». Скорее, это звучало как «извини, что это тебя беспокоит». Вдобавок к оскорбительному поведению его абсолютный пофигизм ранил мои чувства. Видимо, мне просто нужно было играть по его правилам. У меня был выбор: либо уйти, либо вкалывать за двоих. Проблема заключалась в том, что мне бы пришлось делиться гонораром, даже если бы я работал с удвоенной силой. Вражда продолжала назревать.

Также мне все чаще начали попадаться интервью, в которых Джин причислял к своим заслугам то, в чем лишь частично участвовал, а порой и вовсе не имел никакого отношения. Когда журналисты ошибались, высказывая свои выдуманные догадки о его огромной роли в группе, он и не думал их исправлять. Когда я показывал Джину его цитаты из бесчисленных интервью, он решительно заявлял мне: «Я этого не говорил!»

Для меня не было в новинку давать интервью, которые записывали, чтобы затем перевести в текст и пустить в печать. Случаи, когда мне приписывали то, чего я не говорил, можно пересчитать по пальцам одной руки. Если Джеймс Браун был «самым трудолюбивым человеком в шоу-бизнесе», то Джин Симмонс — по крайней мере, по его словам — был самым превратно понятым человеком в шоу-бизнесе. Я не купился на это.

То, что он меня обманывал, а мою роль и роль других музыкантов преуменьшал и даже отрицал, было не только эгоистично с его стороны, но и попросту жестоко. Мне было больно это слышать. Мы с Джином всегда относились друг к другу как братья. Но, похоже, у нас были разные представления о братской любви. В результате того, что Джин удалялся от группы, я все чаще начал принимать решения по группе. В конце концов я стал ее центром. Не случайно мои песни стали популярными — просто никто другой не удосужился написать достойные песни. Если Джин хотел быть кем-то большим, чем просто басистом, он должен был сделать что-то большее. Любой за пять минут может настрочить песню. Поскольку у нас был контракт на запись песен Джина для альбома, независимо от того, хорошими они были или нет.

Чувство долга заставляло писать меня такие песни, как «Heaven’s On Fire» или «Tears Are Falling». На мне одном лежала работа, и мне нравилось получать заслуженную награду.

В зените своей славы на канале MTV я превратился во что-то наподобие сладкого мальчика из восьмидесятых. То было странное время: с перьями в сережках, губной помадой и розовыми перчатками (все это заслуга стилиста Van Halen) я был максимально похож на трансвестита. Скажем так, в эру «патлатых групп» существовали другие понятия о красоте.