KISS. Лицом к музыке: срывая маску

Думаю, поначалу мы такое сочли некой пошлятинкой. Это что, наши движения хореограф будет ставить? Но решили дать идее Шона шанс, и втроем — Джин, Эйс и я — встали плечом к плечу на краю сцены, махали гитарами и раскачивались. Посмотрев видеозапись, мы поняли, что идея сработала. Шон оказался совершенно прав. И конечно же, когда мы опробовали трюк на публике, она просто сошла с ума. Движение Шона убило их в хорошем смысле. Мы и не подозревали, что нам нужен некий Шон, пока не обрели нашего Шона. Он из нашей группы реально достал театральный элемент, а позже, кстати, почти с каждым из нас писал песни.

В другой раз Билл позвал нас к себе в офис и представил парню с именем Амейзинг Амазо (примерно «Удивительный Удивит». — Прим. пер.) или еще с какой пошлятиной. Это, говорит, иллюзионист. Парень этот выдул огненный шар, который обжег потолок офиса Билла. «Ну, — сказал Билл, — кто хочет такое сделать на сцене?»

Я пас!

Джин согласился попробовать, а остальное — история.

Мои первые мысли насчет Билла оказались совершенно верными, он еще раз это подтвердил. Его идеи были на сто миль дальше, чем у кого бы то ни было, включая членов группы, да и участников любой группы, раз на то пошло. Билл, как и мы, понимал, что мы не обязаны играть по чьим-то правилам. Он ко всему подходил без готовой концепции. И он энергично делал все, о чем говорил на нашей самой первой встрече.

К концу сентября, почти девять месяцев спустя после нашего первого совместного концерта в Coventry и всего несколько недель после дедлайна, который Билл сам для себя поставил, мы пришли в студию Bell Sound, чтобы записывать наш дебютный альбом. Наш дебютный альбом!

В качестве продюсера мы затребовали Эдди Крамера, поскольку нам очень понравилось демо, записью которого он курировал. Правда, Нил имел что-то против него. Дело в том, что Эдди работал над альбомом группы Stories для лейбла Buddha Records, и альбом этот не дал ни одного хита. Все могло, к тому же, оказаться дороже, чем Нил ожидал. Так что Нил свел нас с Ричи Уайзом и Кенни Кернером, а именно они трудились в студии со Stories после Эдди и сделали «Brother Louie» — большой хит этой группы.

В тот первый день, когда мы открыли дверь на 5-й улице, поднялись по лестнице и вошли в Bell Sound — это одновременно потрясло нас и ужаснуло. Мы включились, техники расставили микрофоны. Я очень боялся, что если что-нибудь тронуть, то результат будет катастрофическим. Я просто достал всех парней своим: «Ничего не трогай! Все точно там, где должно быть!»

Запись первого альбома KISS в 1973 году в студии Bell Sound на 54-й улице

Мы были совсем зелеными. Тем не менее даже эти сессии отличались от работы Wicked Lester в студии как небо и земля. На сей раз с нами были продюсеры, которые направляли нас, объясняли, что делать. Записывались мы в одной комнате, довольно быстро и почти без наложений. Записанные песни почти ничем не отличались от демоверсий, сделанных в марте. Мы ничего не понимали. Ждали просто, когда скажут, что дальше.

Поначалу в студии я держался уверенно: песни-то я знаю хорошо. Но когда закрутились магнитофонные катушки, я вдруг стал разглядывать свои пальцы, хватающие гитару, и скуксился. То, что раньше шло совершенно легко и естественно, вдруг стало каким-то ненастоящим. Препятствием стал микрофон у лица, а не «ухо», в которое разговариваешь с публикой. Все не так, как на сцене, в общем. Надо было заставить себя прекратить думать обо всех этих интерьерах. Я должен был осознать, что вся эта студийная машинерия — путь к публике, а не препятствие.

Не сразу, но у меня это получилось.

Мне еще многому предстояло научиться. Например, как петь в микрофон, когда чуть отстраниться от него. Но вот что, в частности, делает первый альбом настоящим, животрепещущим, так это то, что записывающие его музыканты — щенки слепые по сути своей. Вот в нашем случае это совершенно справедливо. Мне вообще на тот момент только исполнился 21 год.

Когда пришло время прослушивать наши записи, тот факт, что я глух на одно ухо, не имел никакого значения — я же всегда так музыку слушал, и то, что я не воспринимаю стереозвучания, никак не влияло на то, что я думаю или делаю, потому что именно так я всегда все слышал. Я только заметил, что, слушая миксы, я сел примерно на метр ближе к правой стороне. Я просто перескочил — машинально, сам не заметил. Это не значит, что мне вдруг открылось стереозвучание, но точно восстановился баланс. Между стереоколонками я всегда искал место оптимальное для меня; если проверял, где оно, то оно всегда оказывалось ближе к правой стороне.