Киссинджер о Киссинджере

Что происходит, когда решение оказывается ошибочным?

Ну, когда решение оказывается действительно ошибочным, он должен проанализировать прежде всего причины того, что оно оказалось ошибочным. Потому что возникает искушение подправить то, что вы делаете, считать, что решение оказалось неверным, потому что вы не получаете то, что хотели получить, достаточно быстро. А посему вы пытаетесь удвоить свои усилия, чтобы ускорить этот процесс. Или обнаруживаете какие-то конкретные слабые места в этом процессе. Но руководители должны быть восприимчивы к более фундаментальным переоценкам. Это первое, что вы должны были бы попытаться сделать.

Самое смелое и трудное – это признать, что ты сам сделал неверное суждение в каком-то деле, а затем направить все силы и оказать поддержку переоценке этого решения. Но мы никогда не оказывались в таком положении. У нас было то, что не срабатывало, но у нас не было такого курса, о котором мы бы сказали, что «это направление ошибочно».

Иногда возникали тактические корректировки.

Не могли бы вы поговорить немного о роли догадки, о том, что руководителю приходится действовать, не имея уверенности относительно того, что его ждет впереди по этому пути? Чем дольше вы ждете, тем увереннее становитесь относительно будущего, но тем меньше гибкости у вас остается на тот момент.

Большая часть ткани принимаемых решений основана на предположениях. Вы должны сделать оценку, которую не сможете подтвердить как правильную, когда ее делаете. Вы об этом узнаете только по прошествии времени. И чем больше ваша оценка отличается от общепринятого мнения, тем более изолированным вы будете себя ощущать. Но, как правило, к тому времени, когда вы будете знать все факты, будет уже слишком поздно влиять на них. Так что искусство управления состоит в том, чтобы решения принимались именно тогда, когда вы обладаете достаточным количеством фактов, чтобы иметь возможность предположить, что будет правильно сделать, не так быстро, чтобы отказаться от всего, и не так поздно, чтобы оказаться в застое.

Вы вместе с президентом Никсоном много размышляли о статус-кво, традиционности – касалось ли это отношений с Китаем, с Россией, с Ближним Востоком, – и вы пересмотрели их. Вы воспользовались этой возможностью, чтобы переформировать, перестроить американскую внешнюю политику. Расскажите нам об этом процессе. Знали ли вы, что вы делаете это? Или вы просто воспользовались ситуацией, такой, какой она стала складываться? Или у вас было какое-то великое видение, типа «Мы хотим оказаться в такой ситуации через 20 лет?».

Если вы посмотрите на весь ход вещей, то у нас был очень активный межведомственный процесс, во время которого мы задавали подобного рода вопросы. Но межведомственный процесс на самом деле подтолкнул нас естественным образом к проблемам, которые следовало решать за короткий промежуток времени. Это присуще природе бюрократического аппарата, который ежедневно получает тысячи телеграмм и должен составлять ответы на них.

Что выделяло взаимоотношения Никсон – Киссинджер, так это, для начала, то, что Никсон не любил бюрократические обсуждения. На уровне тактических решений он проявлял интерес, но вникал не очень глубоко. И Никсону совсем не нравились бюрократические перепалки, поэтому он сосредоточивал свое внимание на дискуссиях по долгосрочным целям. Что он пытался сделать? Я был ученым, который писал книги по этим же темам с исторической точки зрения, а именно то, чем люди, как правило, не занимаются каждую неделю, но как раз о том, как великие руководители анализируют ситуацию.

Итак, это оказалось удачной комбинацией. И мы с Никсоном провели вместе часы, задаваясь вопросами: «Что мы пытаемся сделать? Чего мы пытаемся достичь?» Я никогда не встречался с Никсоном до его избрания президентом, но у нас обоих была одна и та же мысль, скажем, о Китае. Он написал статью. Я готовил материалы для Рокфеллера в таком же ключе. Поэтому мы изначально были заодно в том, что мы должны открыться Китаю. Мы проанализировали это таким образом, который оказался уникальным или особенным в американском процессе.