– Эй, ты живой? – задал я вопрос в неизвестность.
– Я не прощу себе, если твой голос будет последним, который я услышу, Дахай, – отозвался Харбинец.
Мы пролежали молча минут сорок, а может, больше. Выхода из сложившейся ситуации не виделось. Я понимал, что Харбинцу оставалось совсем недолго, а в таких случаях принято подводить итоги. Я спросил его:
– Скажи, а как ты стал таким жестоким?
– Жестоким? Это я-то жестокий? Ты посмотри на этот мир. Посмотри на эту страну. Этой стране не важна жизнь одного простого человека. А мне должна быть?
– Да.
– Тебе, Дахай, легко говорить. Ты, наверное, вырос в большом красивом доме, в большой доброй семье. Мама, наверное, готовила тебе ваш этот суп с говядиной и свеклой и читала на ночь сказки.
– Я рос в простой советской семье. Никаких изобилий, каждую копейку считали…
– Дахай… У меня было 4 младших сестры. Я возился с ними, пока родители пахали на заводе. Одна умерла, то ли от голода, то ли от инфекции. Других сестер куда-то отдали. Меня оставили, потому что я мог работать. Отец избивал и меня, и мать. Однажды он сломал ей лицевую кость, ударив горячей кастрюлей. Ожог на моем лице – это суп из той кастрюли.
Харбинец замолчал минут на двадцать, а потом вдруг продолжил:
– Я убил отца через три или четыре дня после той истории. В свой день рождения, кстати. Мне исполнялось 13.
– Как убил?
– Мы были с ним в погребе, я поджог солому, выбежал и закрыл снаружи. А он там остался. Потом мать умерла. Сестер не нашел. Думаю, их тоже затрахали где-нибудь до смерти.
– Скольких ты всего убил?
– Да фиг его знает. За жизнь-то?
– Ну да.
– 30–40, наверное.
Харбинец вдруг заорал от боли. Отдышавшись, продолжил:
– Я бы с удовольствием продолжил. Счастлив только тот, у кого есть власть править жизнями всех остальных. А если не ты правишь, то правят тобой. И в любой момент могут убить тебя.
– Ну вот, ты доуправлялся жизнями людей, теперь управляют твоей.
– Да. Не успел я дорасти выше. Помешал мне один шакал…
Глава XII. «Свин-сутенер»
«Через обратного шпиона ты будешь знать все. И поэтому сможешь приобрести и местных шпионов, и внутренних шпионов и пользоваться ими. И поэтому сможешь, придумав какой-нибудь обман, поручить своему шпиону смерти ввести противника в заблуждение. И поэтому сможешь заставить своего шпиона жизни действовать согласно твоим предположениям».
Я прилетел в Гуанчжоу.
Первым делом я урезал зарплаты половине сотрудников, с которыми надлежало расстаться. Несколько человек после этого в течение пары недель ушли сами. А дальше – грянул мировой финансовый кризис. Мне нередко казалось, что я родился под счастливой звездой, и кризис в очередной раз подтвердил это. Теперь не нужно было высасывать причины из пальца, достаточно было все валить на ситуацию и с грустью в глазах и голосе, зачастую искренней, избавляться от людей, среди которых были весьма толковые сотрудники. Естественный отбор.
Люди стали уходить каждый день, иногда даже по два-три человека. Кто-то уходил спокойно, понимая и принимая сложность момента, кто-то показывал зубы, пугая и шантажируя. Некоторые кричали, что обеспечат компании «славу» на долгие годы вперед, доведя до общественности, какая я свинья. Мало кто из них знал, что такое общественность в Китае. Я же за годы, проведенные в Поднебесной, понимал: среди русской колонии здесь единства нет. Никто никому не помогал, каждый играл за себя. Те, кто обращался за поддержкой в консульства, ничего, кроме слов сожаления, не получали – трудовыми спорами там не занимаются. А уповать на общественность, посещавшую так называемые «русские клубы» – попойки средней массовости, – было глупо.
Гостями этих сборищ становились, как правило, те, кого душила тоска по России и оставленным там близким, а вид китайцев уже приводил в остервенение. Нормальные люди эти скучные мероприятия обходили стороной. Для многих на фоне однообразия и скуки эти посиделки были единственным развлечением недели. Свою тоску они топили в гигантских кружках не всегда свежего, но холодного пива. Если, живя в России, люди еще хоть как-то держали свое поведение в рамках приличия и культуры, то, приезжая в Китай, переставали стесняться, демонстрируя жуткую распущенность нравов, неприемлемых даже на Родине.