Китай, Россия и Всечеловек

И те, кто смотрел на Россию изнутри, пока у нее не отбили память, не мог не заметить разительного отличия Запада и России. Разница лежит в пределах «двоицы» и «троицы». Первая притягивает к земле, отторгая от Неба. На это обратил внимание Рене Генон – на отпадение от Основы, забвение вечных Принципов, вне которых все теряет смысл, превращается в хаос. В современной западной цивилизации видят только случайные, неупорядоченные вещи и в современной науке заботятся не о качестве знаний, а об их количестве. «Современный дух замыкается во все более и более сокращающейся относительности… Отсюда хаос бесчисленных теорий, гипотез, которые сталкиваются, противоречат друг другу». Но интеллект, отрицающий Истину, отрицает основание своего бытия, отрицает сам себя. «Последнее слово западной науки и философии – это самоубийство интеллекта; может быть, в этом только прелюдия того чудовищного космического самоубийства, о котором грезили некоторые пессимисты». [445]

И все же автор не теряет веру, что если возродится ум, проникающий в вечные Принципы, то все остальное может стать нормальным: можно восстановить порядок во всех областях, установить окончательное вместо временного. Для этого следует преодолеть привычку отрицать то, что было, пренебрегая прошлым, вековыми традициями, которыми дорожат на Востоке. Действительно, раздвоенность, унаследованный от греков закон борьбы, противостояния приводит Запад к «войне всех против всех», вопреки закону Единого, предназначенного человеку изначальным Логосом.

Итак, на Западе приоритет государства не убавился, скорее, наоборот. Но чем сильнее становилось государство, тем слабее становился человек, превращаясь в орудие государственной власти, возомнившей себя центром, вопреки предназначенному Пути – самостояния каждой сущности. Как всякое слабое существо, обездоленные стремились объединиться с такими же, усугубляя диссонанс мировых энергий, что не могло не привести к катастрофе.

Обезличивание тревожило мыслителей России, как западников, так и славянофилов. «Несмотря на умственное превосходство нашего времени, – сокрушался Герцен, – все идет к посредственности, лица теряются в толпе. Эта collective mediocrity ненавидит все резкое, самобытное – она проводит над всем общий уровень». Великую опасность таит в себе «сплоченность посредственности», «равенство в рабстве». Выход Герцен видел в обращении к тому нравственному чувству, которым наделена Россия: «Я чувствую сердцем и умом, – писал он в 1857 году, – что история толкается именно в наши (русские) ворота». [446]

Следующее поколение философов России оправдало его надежды. «Дух всегда пребывает в глубине, дух и есть глубина… Подобно тому как нет в духовной жизни внеположенности и раздельности, нет в ней и противоположности между единым и множественным… Единое не противостоит множественному, как внешняя для него реальность, оно проникает множественное и создает его жизнь, не снимая самой множественности. „Я в Отце моем, и вы во Мне, а я в Вас“ (Ин., 14, 20)». [447] Это и есть Срединный Путь, ведущий к спасению. Чувство Целого позволило Бердяеву уверовать, что спасется каждый, самый последний из людей, ибо нет того, кто не нес бы в себе образ высшего бытия, не имел бы Божьей искры в душе своей. Но спасется при условии преображенного сознания, которое прозревает сквозь множество Единое. В этом суть: видят то, что открыто взору, – мир явленный и не видят того, что скрыто за ним, – Истину во спасение.

Еще Лейбниц говорил о двух истинах: истине разума и истине факта. Истины разума необходимы, и противоположное им невозможно; истины факта случайны, и противоположное им возможно (Монадология, 33). Чистыми эмпириками он называл животных, которые руководствуются только примерами. Говоря о различии между душами и духом, Лейбниц называл души отображением мира тварного, а духи – самого Божества или Творца природы. Духи способны познавать систему Вселенной и подражать Творцу в своем творческом поиске, так как всякий дух в своей области есть как бы малое божество (Монадология, 83).

Поистине, труднее было тем, кто наблюдал жизнь Европы при ее «закате». Неверие довело Ницше до отчаяния: «Вся наша европейская культура уже с давних пор движется в какой-то пытке напряжения, растущей из столетия в столетие, и как бы направляется к катастрофе: беспокойно, насильственно, порывисто, подобно потоку, стремящемуся к своему исходу, не задумываясь, боясь задуматься». (Не потому ли, что исход ассоциировался с Хаосом, со страшной бездной, или Большим взрывом, по последним научным прогнозам? «Бездна призывает бездну».)