Китай, Россия и Всечеловек

Тем более тоталитарное государство, которое Бердяев называл «царством сатаны»: государство не смеет касаться духовной жизни человека. Он соглашался с Ницше, что государство есть самое холодное из чудовищ; человек начинается там, где кончается государство. [434] Должно быть, настало время усомниться в традиции, властвующей над умами со времен «Политики» Аристотеля: «Природа государства стоит впереди природы семьи и индивида: необходимо, чтобы целое предшествовало части». Государство, вторичное по отношению к человеку, взяло на себя функции первичной или вечной ценности. Сколько еще времени пройдет, пока государство не назовут «машиной подавления» и полмира втянут в борьбу с ним, отчего государство лишь натянет поводья.

Когда еще старший из славянофилов К. С. Аксаков предупреждал: «На Западе душа убывает, заменяясь усовершенствованием государственных форм, полицейским благоустройством; совесть заменяется законом, внутренние побуждения – регламентом, даже благотворительность превращается в механическое дело: на Западе вся забота о государственных формах»; «Запад потому и развил законность, – продолжает Аксаков, – что чувствовал в себе недостаток правды». [435]

Напомню: стремление к правде , высшей нравственной ценности, присуще русскому уму. Естественно, не к правде факта, а святой правде, исходящей от Святого Духа. Святость – национальная идея России, сколь прекрасная, столь и далекая от реальной жизни. Об «инстинкте правды», присущей русскому человеку, говорил Н. К. Михайловский: «Всякий раз, когда мне приходит в голову слово „правда“, я не могу не восхищаться его поразительной внутренней красотой… Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое. Правда в этом огромном смысле слова всегда составляла цель моих исканий». [436] В «Письмах о правде и неправде» он писал: «…в нас есть почва для проповеди Правды в ее единстве и целостности ».

А можно вспомнить Ф. М. Достоевского: «ничем не искоренить в сердце народа жажду правды» – и слова Зеньковского о нем: «Вся тайна влияния Достоевского заключается в той правде, которая глядит на нас со всех страниц его произведений и которая придает им неотразимую силу». [437] И тот же Достоевский писал: «Революция, кроме конца любви, ни к чему не приводила… Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает… А идеалы его сильны и святы, они-то и спасли его в века мучений… Если притом и так много грязи, то русский человек и тоскует от нее всего более сам, и верит, что все это – лишь наносное и временное, наваждение диавольское, что кончится тьма и что непременно воссияет когда-нибудь вечный свет». [438]

Естественно, «правда» – высшая ценность и для Николая Бердяева. Акценты разные, но суть одна. «Есть высшая правда в том, что человек – существо самоуправляющееся. Отблеск этой истины есть в демократии, в этом положительная, вечная сторона демократии, фактически всегда искаженная». [439] В Индии нет религии выше Истины: «Истину должно почитать, как Брахмана», – сказано в Ведах.

Во времена воинских искушений, когда Япония свернула с Пути, японский христианин Утимура Кандзо напоминал: Истина от Бога, не от государства. Если сохраним Истину, то и поверженное государство поднимется. Отречемся от Истины – и процветающее государство погибнет.

Для тех и других Истина неотъемлема от Красоты: Истина есть Красота, а Красота есть Истина. Красота предопределена человеку во спасение. Не потому ли посланный богиней Аматэрасу управлять японскими островами внук Ниниги выбрал из двух невест не долгожительницу, Деву-скалу Иванаги-химэ, а Цветущую деву Сакуя-химэ, чья красота облетает, как лепестки сакуры? С тех пор и полюбилась японцам Красота мимолетная, которая, однако, не исчезает, а возвращается в свою вечную обитель. Потому и называли ее Красотой Небытия (My-но Би), существующей невидимо, доступной лишь сердечному зову. Напоминая о себе в мгновениях Жизни, обретая разные обличья в разные эпохи, она по сути оставалась той же. Красота японцев мгновенна, полуприсутствует в каждом миге Бытия, «здесь и теперь», являя вечную Истину. Не абстрактное мышление, а переживание, спонтанное, самоестественное чувство Красоты обусловило стиль их мышления.