Китай, Россия и Всечеловек

Монады Лейбница отличны от греческого их понимания, ближе представлениям Николая Кузанского, Джордано Бруно о единстве макро– и микрокосма. Они вечны, неуничтожимы, неделимы, неповторимы, нематериальны. Нет двух одинаковых монад (Монадология, 4–9). Существует иерархия монад, от простых «атомов природы» до сложных: мо-нады-души, обладающие памятью, и высшие монады-духи, обладающие сознанием. Монады взаимосвязаны, они «постоянное живое зеркало Вселенной» (Монадология, 50–62). Будучи психическими сущностями, монады не могут взаимодействовать на физическом уровне, но взаимодействуют на высшем – «предустановленной гармонии». Вне монады, как и вне Ли, нет жизни. Отличие в том, что Ли изначальны, а монады сотворены Божьей волей, что не мешало Лейбницу превозносить китайских мудрецов: «Древние китайцы бесконечно превосходили современных как в отношении набожности, или истинной морали, учения о добродетели и прямоты сердца, так и в отношении глубины знания» (с. 98).

Однако и в XXI веке действует та же логика, противоположная буддийско-даосской, согласно которой все существует одновременно: «Одно во всем и все в Одном». Зачем создавать то, что уже Есть в непроявленном Дао? Зачем уничтожать одно во имя другого, когда одно присутствует в другом? Нужно лишь изменить себя, и увидишь все как есть, избегнешь дурной бесконечности. Вспомним Лао-цзы: «Он не борется, потому непобедим»; «Дао совершенномудрого – деяние без борьбы»; «Умеющий побеждать не нападает… Это я называю Дэ, избегающее борьбы» (Дао дэ цзин, 66, 81, 68).

Другое дело, что линейная логика была обоснованна, пока линия не утратила своего живого ритма. Ей мы обязаны достижениями в науке и искусстве. Нотная линия, ожившая в фугах Баха, тому свидетельство. Без музыки этих веков жизнь человеческая оказалась бы под сомнением. Так что не «линия» плоха сама по себе, а то, что линия, как и Слово, потеряла со временем свою глубину, вышла на поверхность, застыла в угоду зауженному сознанию. Линия волнообразная, пульсирующая в ритме космоса, имеющая собственные центры кривизны, как любой живой организм, превратилась в одномерную прямую.

Но расширялось сознание, вместе с ним менялось восприятие линии. Для Павла Форенского линия состоит из точек, и каждая точка есть микрокосм (в отличие от «точки» как «начала линии» у Аристотеля). «Точка» для светлого ума стала символом Единого, в ней все сошлось: пустота и полнота, свет и тьма, мир видимый и невидимый, единица и ноль. Горизонтальная же прямая, по определению Флоренского, есть машина для уничтожения реальности. Лишь восходящая вертикаль ведет к пространственному синтезу. Правители поняли, что такой подход таит в себе опасность свободы, и запретили «Словарь символов», для которого писал Флоренский. Отгородились от Истины петляющей прямой, сузившей до предела горизонт видимости.

Разница и сходство сторон Востока и Запада естественна, обусловлена характером самого Дао: «Одно Инь, одно Ян и есть Дао». Когда одно угнетает другое, начинается Хаос. Похоже, Запад, последовавший динамичному, янскому началу, не смог вовремя остановиться, чтобы уравновесить его иньским Покоем. Погряз в локальных войнах, которые ни к чему не приводят, кроме национального позора. Значит, Ян утратило творческую силу, из высокого превратилось в низшее Ян.

Но вернемся к логике. Не в том ли загвоздка, что «Путь вверх и вниз – один и тот же» (В 60), по Гераклиту? Зачем усилия духа, если нет восхождения к Высшему при согласии свободы и необходимости? О неразрешимости этого противоречия века спустя писал Шеллинг – о «борьбе свободы в субъекте и необходимости объективного». Притом обе стороны «одновременно представляются и победившими, и побежденными – в совершенной неразличимости». На несоответствие западной логики Истине обратил внимание японский философ Нисида Китаро (1870–1945). Изучив западную философию от Аристотеля до Гуссерля, он пришел к выводу, что Аристотель не опирается на «логику конкретного бытия». А объективный метод Гегеля далек от восточной «логики Небытия», или логики Целого, которой доступна Истина.

Еще в молодости, пережив озарение, Нисида испытал чувство вселенскости: все существующее и есть сама Татхата, истинно-сущее. От этого чувства родилась его работа «Исследование Добра». Достоверно лишь знание, рожденное «чистым опытом», непосредственным, спонтанным переживанием Бытия, вне установок субъектно-объектных отношений, идеального и материального, которые не существуют сами по себе. Нисида обозначил свой метод в работе «Все оттуда и туда». Время от времени все появляется из Небытия и возвращается в Небытие, восходя от малого к великому, от изменчивого к неизменному, вопреки идее «Путь вверх и вниз один и тот же».